Странный мальчик. По крайней мере один-то человек уже точно знает, что я рехнулся.
А мне было весело. Меня захлестывало радостное ожидание чего-то, детское предвкушение праздника. Птичка ярмарочного фотографа вилась вокруг моей головы, обещая удивительные события и необыкновенные встречи. Мне казалось, что внизу подо мной, в шумной гавани, покачивается на бутылочных волнах мой галеон, который вот-вот отправится в неведомые страны. А может быть, это вовсе не гавань и не галеон, а космодром и ракета. И я иду один по бескрайнему полю к серебристой игле, нацеленной в зенит.
Я посмотрел на часы. Двадцать восемь минут девятого. Сигарету выкурить я, конечно, не успею, но можно не торопиться. Но я не мог идти спокойно. Забыв о педагогической солидности, я галопом взлетел по лестнице, ворвался в учительскую и почти пропел «доброе утро».
Семен Александрович испуганно посмотрел на меня и поднял журнал, словно хотел загородиться этим педагогическим щитом, и я явственно услышал: «Уж не пьян ли он?»
– Нет, нет, – покачал я головой и увидел, как, увеличенное стеклами очков, в выцветших бледно-голубых глазах математика медленно поднималось облачко изумления.
Я схватил журнал и помчался в восьмой "А" раздавать диктант с семью двойками.
Вечером я решил проделать серию экспериментов. Солидных, корректных, как говорят ученые мужи, экспериментов.
– Люш, – сказал я жене, – ты можешь произнести про себя какую-нибудь фразу и записать ее на листке бумаги?
– А для чего?
– Для эксперимента.
– Фокус, что ли?
– Я ж тебе говорю: эксперимент. Только, пожалуйста, что-нибудь пооригинальнее. А то напишешь «Юрка дурак», и мне будет неинтересно угадывать.
– Зато это будет правда.
– Люшенька, жена моя, спутница жизни, правда правдой, а эксперимент экспериментом. Ты же женщина. Ты должна быть любопытна и недоверчива, как сорока. Не слезай с тахты. Вот тебе карандаш, вот листок бумаги. Когда будешь писать, прикрой листок рукой, чтобы я ненароком не подсмотрел.
– Дай что-нибудь подложить.
Я протянул ей номер «Науки и жизни». Теперь сосредоточиться. Я уже установил, что бесплотный голос в моем мозгу звучит чище и громче, когда я сосредотачиваюсь, прислушиваюсь к нему. И наоборот, когда я занят чем-нибудь, голос исчезает.
Быстрый, летучий зуд, приятная щекотка. Ощущение включенного приемника. Он включен, но передача еще не началась. И вот голос: «Что б написать… Что ему надо отдохнуть? Просто очень. Он просил пооригинальнее. Какую-нибудь стихотворную строчку… Зима! Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь…»
Я не удержался. Я хотел написать услышанное тоже на листке бумаги и сравнить потом. Вместо этого я пропел:
– "Зима! Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь…"
Галя уставилась на меня, слегка приоткрыв рот, и я услышал, как она подумала: «Как это он… Фокус какой-нибудь…»
– Угадал? – спросил я.
– Да-а, – словно не веря себе, протянула Галя. – А как ты это делаешь?
– Очень просто, – небрежно и слегка покровительственно объяснил я. – Я смотрю на тебя и слышу твои мысли. В этот момент, например, никаких ясных мыслей у тебя нет. Но давай-ка поставим еще один опыт.
«Что бы такое придумать, чтоб он не догадался… Какие-нибудь имена… Знакомых… Нет, знакомых он может угадать… Чушь какая, как он может… О, есть! Напишу фамилии сотрудников соседней лаборатории. Зав – Сидорчук, потом этот симпатичный молодой доктор Леонтьев, Малыкина, Ишанова… Как фамилия этого хромого? Ш-ш… А, Шулятицкий. Кто еще? Полищук и Нина Сыч, которые никак не поженятся… Хватит, пожалуй».
– Хватит, – кивнул я, и Галя нерешительно посмотрела на меня.
У меня было такое впечатление, что она еще не решила: то ли удивляться, то ли восхищаться, то ли обругать меня. А для такой решительной особы, как Галя, неопределенность – состояние противоестественное.
– Записала? – спросил я.
– Да.
– Читаю, – сказал я. – А ты следи по своему списку, не пропустил ли я кого-нибудь: «Сидорчук». Дальше у меня записано «с.м.д. Леонтьев». Если я правильно помню, гражданка Чернова, с.м.д. – это симпатичный молодой доктор. – Я вздохнул, изображая отчаянную ревность. – «Малыкина, Ишанова».
– Ешанова, – поправила Галя.
– Хорошо. Я великодушен. Я разрешаю этой даме быть отныне не Ишановой, а Ешановой.
– Она не дама. Она девушка.
– Передай ей мои поздравления. Продолжаю. «Шулятицкий, Полищук и Нина Сыч». Правильно?