– Я люблю тебя! – пропела Галя и умчалась в ванную.
Я начал натягивать на себя брюки.
– Как ты догадался? – спросил я Илью.
– Если бы я… Это не я. Я разговаривал с одним приятелем по телефону. Так, о делах. Он физик. А в голове все время сидит график. Мы кончили, он мне говорит «пока», а я говорю: «Боря, что могли бы значить десять точек, интервалы между которыми все увеличиваются?» Он говорит: «Не знаю. Планет, например, девять, а что такое десять – не знаю!» И смеется, дубина. Сострил. Я кладу трубку, достаю график и начинаю смотреть на него. Десять точек. И интервалы слева направо все увеличиваются. И точки как планеты, только все одинаковые. И тогда, как в трансе, я взял карандаш и нарисовал новый график. Первая точка, первая слева, – Солнце. За ней, почти рядом, – крошечный Меркурий, дальше – Венера, Земля, Марс, Юпитер и так далее. Сердце у меня заколотилось, на лбу выступила испарина. Но расстояния, расстояния между планетами? Мне вспомнилось, что где-то у меня валяется не то «Занимательная астрономия», не то что-то в этом духе. Я рухнул на четвереньки и начал по-собачьи перерывать все книги. Первый и последний раз в жизни я пожалел, что у меня нет книжного шкафа. Я нашел книги, которые считал потерянными. Я нашел книжку Данема «Еретики и герои», из-за которой поссорился с Венькой Дерибиным: я обвинил его, что он не вернул мне эту книгу. Ни занимательной, ни какой-либо другой астрономии у меня не было. Я выскочил из квартиры и помчался вниз по лестнице. Люди шарахались от меня, дети начинали плакать. На бегу я посмотрел на себя. Я был покрыт пылью, как паломник, пришедший пешком в Мекку из Австралии. Но отряхиваться было некогда.
Я бросился под колеса автокрана. Машина затормозила, я молниеносно вознесся в кабину и крикнул адрес своего института. У нас есть там библиотека. Шофер посмотрел на меня с ужасом и состраданием.
«Рожает?» – спросил он.
«Что рожает?» – в свою очередь спросил я.
«Жена».
«Нет, у меня нет жены. Мне нужна Солнечная система».
Водитель опасливо отодвинулся, но не особенно далеко, все-таки надо было вести машину.
В институте никого уже не было. Одна вахтерша.
«Марья Гавриловна, – говорю я, – мне нужно в библиотеку».
«Да что вы, товарищ Плошкин, – отвечает Марья Гавриловна, – давно все закрыто».
«Марья Гавриловна, мне очень нужно в библиотеку».
Марья Гавриловна поправляет пояс, на котором висит пустая кобура, и повторяет, что библиотека закрыта.
Тогда я опускаюсь на колени и слезно прошу ее пройти ровно на три минуты вместе со мной в библиотеку и вместе со мной оттуда выйти.
Вахтерша вдруг всхлипнула:
«Вот и Ванечка мой такой же настырненький. В армии он сейчас. Вот как войдет ему что в голову, вынь да положь. Раз, еще в классу в седьмом был, говорит мне: буду, мол, мама, ученым-физиком».
«Ну и что?» – спрашиваю я, все еще стоя на коленях.
«Стал, – радостно всхлипнула Марья Гавриловна. – Из аспирантуры в армию-то взяли. Ну что мне с вами, товарищ Плошкин, делать? Пошли».
Я забыл, что покрыт пылью, и бросился целовать вахтершу так пылко, как не целовали, наверно, ни одного вахтера при исполнении служебных обязанностей.
– Я готова, – пропела звонким голоском Галя, входя в комнату.
Я посмотрел на нее и ахнул. Давно уж она не казалась мне такой победно красивой.
Я запер квартиру, мы пошли вниз к машине, а Илья продолжал рассказывать:
– Что вам сказать, мои маленькие, глупые друзья? Я нашел старую добрую «Занимательную астрономию» старого доброго Перельмана, да будет земля ему пухом, и выписал оттуда расстояние планет от Солнца в астрономических единицах. Астрономическая единица, если вы помните, – это расстояние от Земли до Солнца. Приблизительно сто пятьдесят миллионов километров. Меркурий – ноль целых тридцать девять сотых, Венера – ноль семьдесят две и так далее до Плутона, который отстоит…
– Илья, а куда ехать? – перебил я его.
– Улица Зорге. Знаешь, где это?
– Где-то около Новопесчаной или, как она теперь называется, улица Ульбрихта. Там найдем… А как ты узнал адрес?
– У нее самой. Я измерил расстояние между точками на графике и сравнил с таблицей, которую выписал из Перельмана. Пропорции абсолютно те же.
– Илюша, ты гений! Пыльный, но гений, – сказала с твердой убежденностью в голосе Галя.
– Другой стал бы спорить, – шумно, по-коровьи вздохнул мой друг.
Было около нуля, я это знал точно, потому что снежинки таяли на ветровом стекле «Москвича» и тут же снова замерзали. Я попробовал включить обдув. Нет, двигатель еще толком не прогрелся.