Час спустя все на той же самой горе появилось с полсотни арабских всадников; среди них было несколько марокканцев, узнаваемых по их красным шапочкам. Полковник выдвинулся на триста шагов вперед, чтобы получше рассмотреть вновь прибывших. Он тотчас отдал приказ опять выставить конных часовых.
С наступлением ночи конные часовые были отозваны в лагерь, а посты 8-го батальона выдвинуты на передовые рубежи. В то же время полковник Монтаньяк предупредил двух старших офицеров, что они снимутся с лагеря к одиннадцати часам вечера, а перед этим разожгут большие костры, чтобы враг не догадался о передвижении отряда.
В одиннадцать часов, стараясь не шуметь, маленькая колонна тронулась в путь, продвигаясь в направлении Керкура, но едва она покинула лагерь, как раздались два выстрела. Эти два выстрела, пришедшиеся по арьергарду, никого не ранили, но они свидетельствовали о том, что скрыть от арабов передвижение не удалось. Через минуту на правом фланге колонны прозвучал третий выстрел: за ней наблюдали со всех сторон. Марш продолжался без иных происшествий до самого Керкура, где и разбили бивак.
Все это происходило ночью; впрочем, пройденное расстояние не превышало и двух льё. Таким образом, отряд находился примерно в пяти льё от Джема-р'Азуата.
С рассветом стали замечать арабов. Они рассеялись по вершинам холмов, расположенных напротив лагеря; их было семьсот или восемьсот, все конные. В большинстве своем всадники спешились, чтобы лучше наблюдать за нашим отрядом.
В семь часов полковник приказал г-ну Курби де Коньо-ру посадить верхом шестьдесят гусаров, а капитанам Лар-разе, де Шаржеру и де Раймону следовать за ним с 3-й, 6-й и 7-й ротами. К ним должны были присоединиться три отделения карабинеров под командованием сержанта Бернара. Это было чуть больше двух третей отряда. Две роты — 2-я и карабинеров — под началом командира батальона Фроман-Коста должны были остаться охранять лагерь, где сложили всю поклажу и снаряжение. Полковник встал во главе небольшой колонны, состоявшей из 320 или 330 человек, и продвинулся вперед примерно на одно льё.
Там он остановился — перед ним был враг. Враг, численность которого раза в три превышала нашу. До тех пор, чтобы не утомлять лошадей, гусары вели их под уздцы. Но тут полковник приказал сесть верхом, и пока пехотинцы, опустив ружья к ноге, стояли в том месте, где была сделана остановка, он с 60 кавалеристами бросился примерно на 1 000 арабов, находившихся перед ним.
Сказать это любому другому народу, кроме нашего, — никто не поверит, что такое возможно, или сочтут людей безумцами. Не успев добраться до врага, десять или двенадцать человек пали под обстрелом. Предстояло ринуться на стену огня.
Через десять минут сражения полковнику Монтаньяку, командиру эскадрона Курби де Коньору, капитану Жантий де Сент-Альфонсу и тридцати оставшимся у них солдатам пришлось отступить. Но на полпути к ним присоединилась пехота, бросившаяся бегом в их сторону. Теперь их оказалось примерно 280 человек против 1 000, можно было снова идти в наступление, и они пошли. Арабы, в свою очередь, отступили; их стали преследовать, как это умеют делать наши солдаты.
Внезапно в тот миг, когда небольшая колонна ступила в глубокий овраг, полковник Монтаньяк увидел, как со всех окружающих хребтов спускаются отряды всадников и кабилов, о существовании которых никто даже не подозревал, поскольку они скрывались в складках местности. Полковник понял, что ни на победу, ни даже на возможность отступления надежды больше нет. Он принял необходимые меры, чтобы достойно умереть.
Между тем еще оставался один проход; туда бросился гусар, чтобы добраться до командира батальона Фроман-Коста и попросить на помощь одну из его рот. Затем раздался сигнал трубы, послышался барабанный бой, и наши с саблями наголо и со штыками наперевес взобрались по левому склону оврага, заняли позицию и построились в каре.
В ту минуту, когда полковник Монтаньяк занимал место посреди этого каре, пуля ударила ему в голову. Смертельно раненный, он упал. "Капитан Фроман-Кост, — крикнул он, — капитан Фроман-Кост!" Старший сержант Барбю помчался во весь опор, чтобы исполнить последний приказ полковника.
Арабы видели, как сержант поскакал, и бросились за ним вдогонку, но им пришлось огибать гору, тогда как он следовал оврагом. В него стреляли более пятисот раз, но ни разу не попали. В окружении огня и дыма он исчез в направлении лагеря.
Десять минут спустя полковник Монтаньяк, полностью выведенный из строя, передал командование г-ну Курби де Коньору. Рядом с полковником и почти одновременно с ним пали капитан де Шаржер и капитан де Раймон. Оставалось еще около сорока восьми гусаров.
Во главе их встали командир эскадрона Курби де Конь-ор и капитан Жантий де Сент-Альфонс, чтобы, собрав все силы, сделать последний бросок и попытаться освободить колонну, которую пули уничтожали на расстоянии.
В тот миг, когда они устремлялись в пропасть не менее смертельную, чем пропасть Курция, эмир спускался с горы. Его можно было узнать по знамени и сопровождавшему его регулярному войску. Через пятьдесят шагов число наших кавалеристов уменьшилось до тридцати, еще через двадцать шагов они были вынуждены остановиться.
Вдруг все увидели, как г-н Курби де Коньор скатился на песок: его лошадь убили. Тотчас гусар Тестар соскочил со своей и отдал ее командиру эскадрона, который мгновенно снова вскочил в седло. Однако десять минут спустя эта вторая лошадь была, как и первая, убита.
И тут все долина целиком покрылась арабами и кабилами; посреди их белых бурнусов едва можно было различить в темном дыму две точки, где погибали две горстки храбрецов. Тем временем первый вестовой добрался до лагеря. Он застал майора Фроман-Коста уже в пути со 2-й ротой.
Когда они продвинулись шагов на двести, появился второй вестовой: один возвещал опасность, другой — смерть. Командир батальона и его 60 солдат бросились бегом, оставив капитана де Жеро с его карабинерами охранять снаряжение. Слышалась беспорядочная ружейная пальба и посреди нее — регулярные залпы наших солдат. Только с каждым новым залпом его звук слабел.
Проделав с четверть льё, майор и его солдаты увидели гусара Меца, сражавшегося с пятью арабами; это были уцелевшие из тех восьми, что напали на него в ту минуту, когда он перевязывал офицера, г-на Клейна, который только что был ранен; сначала он защищался двумя пистолетами офицера, разрядив которые, он отбросил их в сторону, потом двумя своими пистолетами, затем карабином и, наконец, саблей.
При приближении роты под командованием г-на Фро-ман-Коста пятеро арабов обратились в бегство. Марш длился уже полчаса, но вот перестрелка, постепенно замиравшая, стихла совсем. Господин Фроман-Кост остановился; он понял, что все кончено: те, к кому на помощь они спешили, погибли. В этот миг начиналась жатва голов.
Майор Фроман-Кост тотчас же приказал отступать; оставался лишь один шанс спасения: вернуться в лагерь и соединиться с ротой де Жеро. Они повернули назад.
Но кровавые жнецы, закончив свое дело, рассыпались по долине, пустив вскачь своих лошадей. Мгновение спустя рота была окружена, и началось третье побоище. Командир батальона едва успел скомандовать каре. Под огнем десяти тысяч арабов маневр был выполнен, как если бы он исполнялся на Марсовом поле.
Из всех солдат лишь один проявил не то чтобы признак страха, но сожаление. Это был молодой стрелок двадцати лет от роду по имени Исмаэль, воскликнувший: "О господин майор! Мы пропали".
Майор улыбнулся бедному парню, он понимал: в двадцать лет так мало знают жизнь, что имеют полное право сожалеть о ней. "Сколько тебе лет?" — спросил майор. "Двадцать один", — ответил тот. "Ну что ж! Тебе придется страдать на восемнадцать лет меньше, чем мне; смотри на меня, и ты увидишь, как гибнут с твердым сердцем и высоко поднятой головой". Не успел он произнести эти слова, как пуля ударила ему в голову, и он погиб так, как обещал молодому стрелку.