Между тем вследствие этого нового обстоятельства к осажденным вернулась надежда. Все ждали, обратив взгляды в сторону Лалла-Марниа. Прождали весь день, без хлеба, без воды и почти без боеприпасов. Кабилы больше не нападали. Застыв на своих постах, они лишь время от времени давали знать несколькими выстрелами, что не дремлют.
Ночь опять прошла спокойно, но никто не спал. Голод и жажда, эти два стервятника пустыни, витали над марабутом Сиди-Брагима.
День 25-го был нескончаемо долгим и мучительным ожиданием. Все обессилели, некоторые падали от изнеможения; но никто ни единой жалобой, ни едва слышным шепотом не давал знать о своем изнеможении и своей усталости; осажденным было известно, что они должны здесь умереть, и каждый претерпевал агонию если и не без печали, то, по крайней мере, без отчаяния.
В ночь принимается решение об отходе; но арабы, будто угадав это намерение, располагают свои силы более умело, чем прежде, и устанавливают укрупненный пост на дороге в Джема-р'Азуат.
Двадцать шестого, в шесть часов утра, потеряв всякую надежду на возможную помощь, капитан де Жеро заявляет, что они попробуют прорваться и двинуться на Джема-р'Азуат. Предстояло преодолеть четыре льё. И на этих четырех льё тысячи арабов разбросаны, подобно фигурам на громадной шахматной доске. Люди истощены; но какое это имеет значение: разве суровая необходимость, необходимость, которую влекут за собой жажда и голод, не толкает их прочь из укрытия?
Вследствие принятого решения они пойдут навстречу смерти, вместо того чтобы ждать ее здесь. В Джема-р'Азу-ате находится несколько войсковых частей — быть может, появится возможность предупредить г-на Коффина, быть может, им окажут помощь в этом последнем усилии: они пойдут на Джема-р'Азуат. Все молча заряжают ружья, все готовятся к уходу, стараясь не делать лишних движений.
И вот внезапно пятьдесят пять или шестьдесят человек, оставшиеся от всей колонны, поднимаются, преодолевают стены со всех четырех сторон марабута и бегом устремляются на первый пост — он снят. Ни единого выстрела не сделали наши солдаты во время борьбы, и ни один из них не погиб.
Однако арабы, изумленные этим невообразимым нападением, подтягиваются к нашим солдатам, собравшимся вместе. Сигнал тревоги дан по всем направлениям. Суха-лиасы, чьи деревни видны на горизонте, присоединяются к кабилам. Стрельба, которую растерянность арабов заставила смолкнуть на мгновение, возобновляется, разгорается, усиливается, и пятеро карабинеров получают тяжелые ранения. Но всех этих людей объединяет братство, рожденное опасностью, солидарность перед лицом смерти; окончательно обессиленные, они, тем не менее, берут на свои плечи раненых или поддерживают их, ведя под руку. Оставляют только трупы.
Какая великолепная картина — эта горстка солдат, легко узнаваемых по мундирам среди тучи преследующих их арабов, которых они отбрасывают и которые без конца возвращаются. Таким образом удалось преодолеть два льё; дорога была усеяна трупами; но, опьяненные самой опасностью, французы нашли силы добраться — все время сражаясь, все время сокращаясь числом — до оконечности плато, по которому они следовали от самого Сиди-Брагима.
Оттуда видна вся долина уэда Зири. Ручей, текущий по дну долины, — тот самый, что впадает в море в нескольких шагах от Джема-р'Азуата; города еще не видно, но до него осталось не более полульё, и в Джема-р'Азуате несомненно услышат стрельбу и поспешат на помощь.
От тридцати до тридцати пяти карабинеров все еще живы; пятерых или шестерых раненых несут на руках их товарищи. Капитан де Жеро, задыхаясь и обливаясь потом, едва передвигает ноги. "А ну, ребята! — произносит капрал Лавесьер. — Наш капитан немного грузный, ему трудно поспевать за нами. Остановимся на минутку, друзья мои, дадим ему перевести дух". Мгновенно все останавливаются и образуют каре вокруг капитана де Жеро и лейтенанта Шапделена.
Во время этой остановки, длившейся десять минут, три человека упали: двое мертвых, один при смерти. Умирающего хотят унести. "Бесполезно, — говорит он, — мне все равно конец; у меня осталось четыре патрона, вот они". К нему тянутся десять рук: четыре патрона достаются тем, кто более всего в них нуждаются. Затем все устремляются в долину.
Посреди склона лейтенанта Шапделена смертельно ранило. Мгновение он еще держится на ногах и, размахивая карабином, произносит: "Не обращайте на меня внимания, ступайте, ступайте!" Но разве легко подчиниться такому приказу, разве можно по первому слову бросить на произвол арабов человека, который только что пал? И если не удалось вынести его живым, они хотят, по крайней мере, забрать с собой его мертвое тело.
Вокруг его трупа завязывается новая битва, строится новое каре. И все это с тем большей отвагой, что вернулась надежда: со склона, где они остановились для последнего броска, виден блокгауз, а на противоположных горных хребтах заметно передвижение французской части.
Арабы тоже увидели приближающуюся колонну и остановились.
Но по странной, непостижимой, неслыханной прихоти судьбы колонна поворачивает назад; она ничего не заметила, ничего не услышала и, несмотря на отчаянные знаки, несмотря на крики несчастных покинутых, исчезает.
Предстоит новая борьба. Капитан де Жеро отдает приказ об отступлении. Все прощаются с трупом Шапделена: какой-то солдат отрезает один его ус — это будет последняя реликвия, которую он пошлет, если спасется сам, матери или подруге убитого.
Но, пока длилась эта отчаянная битва, из дуара, расположенного на горной вершине справа, спустились арабы; они перерезали путь к отступлению этой героической горстке уцелевших в боях, которые длились шесть дней. Дойдя до живой изгороди из инжирных деревьев, среди которых отдельные достигали высоты обычного дуба, маленький отряд оказался в таком тесном кольце окружения, что не мог больше сделать ни шага. Капитан де Жеро в третий раз приказывает построиться в каре. В ответ все останавливаются, образуя каре. Примерно двадцать пять человек еще держатся на ногах. И вот тут-то каждый использует все патроны до последнего. Затем в ход идет штык, единственное и последнее оружие, оставшееся в руках солдат. И тогда маленький отряд начинают истреблять пули. И тогда арабы подступают так близко, что один из них кладет руку на эполет капитана де Жеро. У капитана оставался заряженный пистолет. Араб падает, убитый выстрелом в упор. И это последняя пуля, выпущенная из каре.
Арабы пятятся назад и с двадцати шагов расстреливают французов. При первом залпе де Жеро падает замертво вместе с десятком солдат. В живых остаются лишь двенадцать или пятнадцать. В каре строиться больше некому, остается одно — прорыв. Опустив голову, французы бросаются в гущу арабов. Начиная с этого мгновения двенадцать или пятнадцать храбрецов исчезают из виду. Одни падают мертвыми, другие устремляются в кустарник, проникая туда ползком. Кое-кто добирается до линий Джема-р'Азуата, где их, умирающих, подбирает врач Артиг. Трое испускают дух от истощения, хотя на теле у них нет никаких следов ранения. Но, прежде чем умереть, они успели поведать подробности этого ужасного боя и дали знать, что, наверное, можно еще спасти пятерых или шестерых их товарищей.
Все боеспособные воины, остававшиеся в Джема-р'Азуате, требуют выступить. Они выходят из города, отбрасывают арабов и, в самом деле, подбирают пятерых или шестерых людей, спасшихся от ятагана кабилов. В числе этих людей — капрал Лавесьер. Всего выжило восемь человек. То были славные остатки одного из тех батальонов, которые герцог Орлеанский создавал и обучал за пять лет до этого в Сент-Омере. По признанию арабов, победа обошлась им в девятьсот человек.
ГОСПОДИН КУРБИ ДЕ КОНЬОР
Вечером в день первого сражения, после трехкратного требования сдаться, обращенного к капитану де Жеро и его карабинерам, Абд эль-Кадер вернулся в поставленную для него палатку. По обе стороны от входа в нее на землю были кинуты три сотни голов. Абд эль-Кадер, бросив по сторонам невозмутимый, спокойный взгляд, вытер щеку, откуда еще капала кровь, и приказал привести к нему пленных.