А тот, кто собирался стать иным столь диким образом, уже заканчивал свое воззвание:
– …Эксе, Ам, Эль, Ши, Хау…
В какой-то миг небо озарила вспышка молнии. Может, Небеса с ним разберутся сами? – подумал я с надеждой.
Но у Небес были более насущные дела.
Убрав с лица пряди слипшихся от пота волос, я поднял пистолет и прицелился. А когда Демон, откинув в сторону крест, занес нож над ребенком, снизил пафос мероприятия громким возгласом:
– Даже не думай, придурок!
Антонина вскрикнула, а Демон обернулся. Узнав меня, на мгновение оцепенел, а затем полез свободной рукой под балахон.
Я не дал ему ни единого шанса. Я не позволил ему выхватить пистолет. Я выстрелил раньше.
Крикнул:
– Делай что хочешь, только не здесь!
И плавно нажал на спусковой крючок.
Раскат грома заглушил звук выстрела, но это меня не огорчило. Достаточно было того, что увидел: моя пуля снесла Демону кусок черепа, и несостоявшийся иной, повалившись спиной на острые прутья ограды, ответил за «козла».
Наступила полночь. Ожидаемого прорыва инферно не случилось. Все было кончено.
Но не совсем.
Обезумевшая Антонина, перестав изображать из себя сатанинский алтарь, вскочила и отбежала к ограде. Ребенка, который от шума проснулся и теперь истошно орал, она продолжала прижимать к груди. Я испугался, что уронит. Хорошо еще, если на землю, но если на штыри ограды – крышка.
Картинно, так, чтобы видела, я отшвырнул пистолет в сторону. Показал ей пустые ладони и, стараясь не делать резких движений, стал медленно приближаться. При этом говорил-приговаривал:
– Тихо, детка, тихо. Слушай, чего расскажу. Пошел я как-то раз на лыко гору драть, увидал, что на утках озеро плавает. Срубил тогда три палки: одну еловую, другую березовую, третью рябиновую. Бросил еловую – не добросил, бросил березовую – перебросил, бросил рябиновую – угодил. Озеро вспорхнуло, полетело, а утки остались. Такая вот ерундовина. Такая вот дребедень.
Вконец отупевшая, она позволила мне подойти, и я осторожно, как самую драгоценную в своей жизни ношу, принял из ее дрожащих рук голого, лысого и мокрого наследника большого бизнеса.
Маленькое морщинистое чудовище, попав в мои руки, отчего-то сразу затихло, вытаращилось на меня своими глупенькими гляделками и, задорно гугукнув, протянуло мокрую ручонку к очкам. Видать, гены дали о себе знать, потянуло парня на чужое. А быть может, просто в стеклах отразилась молния и он так живо отреагировал. Кто его знает, как у него там и что.
Строго-настрого предупредив, чтобы не вздумал уделать, я спрятал шалопая под полу куртки от греха подальше. И от греха подальше, и от дождя. Дождь зарядил будь здоров, не дождь – ливень. Настоящий летний ливень. Из тех, которые надолго.
А безутешная в своем горе Антонина постояла, раскачиваясь из стороны в сторону и заламывая руки, затем рухнула на мертвого своего дружка да завыла в голос. Слушать ее причитания мне было без надобности. Я подобрал Михееву чашу, нашел свой верный безотказный кольт и стал выбираться на главную аллею.
По кладбищу уже сновали люди. Много людей. Они, громко перекрикиваясь и шинкуя темноту лучами фонарей, метались взад-вперед меж крестов и надгробий. Метались, конечно, бестолково. Но все-таки метались.
Люди, они почти как драконы, думал я. Тоже переживают за детенышей. Детеныш и для них важнее взрослого.
Как это часто бывает при большой суматохе, никто на меня внимания не обращал. Шел себе и шел. Один раз даже кто-то чего-то спросил. Я в ответ пожал плечами, человек выругался и побежал дальше.
И только когда я выбрался к темнеющему на развилке памятнику воинам-интернационалистам, во мне наконец признали чужака. Набежали со всех сторон, окружили, наставили стволы и фонари.
Заметно было, что парни, взявшие меня в плотное кольцо, здорово волнуются. Хотя и старались казаться крутыми, но напряженные позы, немигающие глаза и тревожное молчание выдавали их с потрохами.
Впрочем, странно было бы ожидать чего-то иного – уж больно время, место и суть операции располагали к волнению. При таких обстоятельствах каменным нужно быть, чтобы оставаться спокойным.
Упреждая глупую случайность, я сразу предупредил:
– Ребенок у меня за пазухой. Опустите пушки и зовите Босса.
Минуты не прошло, как он предстал передо мной – невысокого роста крепыш с осунувшимся лицом.
Для своих парней он был главным, самым главным, почти богом. Для меня же – просто несчастным маленьким человеком, промокшим под проливным дождем. Я пожалел его и без лишних слов вернул ему сына.
Сил радоваться у Большого Босса, похоже, не было, но поблагодарить поблагодарил.
– Спасибо, – тихо сказал он. И, спрятав мальца под плащ, добавил: – Не забуду.
Изобразив на лице подобие улыбки, я козырнул и отчеканил:
– На моем месте так поступил бы каждый.
Хотел добавить «дракон», но удержался.
– Где подонок? – поинтересовался Большой Босс.
– Его больше нет, – ответил я.
Большой Босс кивнул, потом что-то коротко сказал, и все вновь пришло в движение: откуда-то появились зонты, темные тени собрались в единую массу и дружно, чуть ли не в ногу, двинули на выход. Но через пять-шесть шагов сбились, затоптались на месте и дружно повернулись ко мне.
– Тугарин! – позвал меня Большой Босс.
Я отозвался:
– Да?
– По офису вопрос снимаю.
– Я рад.
– Что-нибудь еще?
– Нет… Да. Оставь «мерина» домой доехать. На трамвае как-то…
– Забирай совсем.
И вновь они развернулись, как по команде.
– Нет, гражданин-товарищ, чужого нам не надо! – сумел крикнуть я и в следующий миг повалился на мокрый гравий.
Тугие струи хлестали меня по лицу, но мне уже было все равно. Я устал. Я чертовски устал. Мне хотелось спать. Спать. Спать. Спать…
ГЛАВА 15
Как добрался домой, не знаю. Как-то добрался. Помню только: жижа под колесами, грязь на стекле, пелена дождя и мигающие желтым светофоры.
Есть-мыться не стал, сразу завалился спать и добросовестно прохрючил аж до полдвенадцатого. Дрых бы и дальше, но стал сниться кошмарный ужас, точнее – ужасный кошмар, и я усилием воли переполз из одной реальности в другую.