А затем сделал паузу и попросил:
Сердце меня услышало и исполнило мольбу.
Кристалл завибрировал, набух, его лучи стали расти, вытягиваться и обвивать наши руки. Сначала руки, потом плечи, заскользили по спинам, опустились к бедрам, потянулись вниз. Они обвивали нас, словно лианы деревья, – настойчиво, плотно, навсегда. И очень скоро мы, прижатые друг к другу настолько, что никакого продуху не было, оказались внутри золотого сияющего кокона, верхний слой которого вскоре так уплотнился, что стал походить на скорлупу яйца.
А дальше, без каких-либо заминок, свершилось то, что должно было свершиться.
Отдав все свои соки, сердце мелко задрожало, лопнуло и стало светом, мощным золотым потоком, хлынувшим наружу. Он ударил в темный купол неба и взбил там, наверху, огненный вихрь. Вихрь, увлекая в круговое движение все окрест, разорвал Пределы, и тотчас между небом и землей образовалась черная воронка, которая, словно гигантский насос, стала втягивать все сущее. Втянула и золотое яйцо, внутри которого мы находились. Миг – и мы уже там.
Непонятно где.
И как бывало раньше, все мое зачарованное великим действом естество пронзила боль. Такая, что впору умереть. Но я прекрасно знал, что боль уйдет. Необходимо потерпеть. Перетерпеть. Не смерть нас ждала, нет. Рождение. Хотя, быть может, в данном случае это одно и то же.
От боли я не мог дышать и думать, но мог видеть. И я видел сквозь окружавшую нас золотистую оболочку, что мы, вращаясь и переворачиваясь, несемся по змеистому тоннелю, наполненному сиянием всевозможных и невозможных цветов.
Неслись мы целую вечность и с нарастающей скоростью.
А когда вечность уткнулась в миг, а скорость выросла настолько, что все цвета слились в один – белый, яйцо вылетело куда-то туда, где благополучно разорвалось.
От нестерпимой боли я закричал, увидел вспышку и ослеп.
А когда вновь смог видеть, осознал, что все кончено.
Мышка бежала, хвостиком вильнула, яйцо упало и разбилось, удушье закончилось, боль ушла, жалкую телесность заменила небывалая легкость, пришло ощущение счастья. На миг почудилось, что я по какой-то дивной случайности попал в тот прекрасный мир, где меня встретят ликующим ревом крылатые сородичи, свободно парящие в небе.
Но этот миг прошел – был, и нет его.
Эйфория съела сама себя, все встало на свои места.
Мир вокруг был все тем же постылым миром людей. Об этом говорили и скудные огни ближайшей деревушки, и темная полоса шоссе, и мутное серебро извилистой реки, и еле слышное тарахтение чахоточного дизеля, и – да, да, да – геодезический триангулятор, над которым я завис.
Мир остался прежним, а вот я сам изменился: нагонов Вуанга, Ашгарра и Хонгля не стало, зато появился ангел справедливости, демон воздаяния – золотой дракон по имени Вуанг-Ашгарр-Хонгль. О чем я троекратно и оповестил Пределы громким клокочущим криком: «Осоколодонг!»
Покружив над холмом, я убедился, что небо меня по-прежнему любит, что оно меня по-прежнему держит, и поспешил, выписывая крылами строгие восьмерки, в сторону спящего города.
Известно, что японский иероглиф, означающий «полет дракона», имеет сорок восемь черт и его написание из-за сложности не входит в перечень обязательных навыков курса японской каллиграфии. Ничего удивительного в этом нет – описать полет дракона, все эти замысловатые фигуры, которые он может выделывать в воздухе, практически невозможно. Это столь же трудно, как и описать те чувства, которые испытывает дракон во время полета.
Я летел над облаками, поглощенный трепетным восторгом свободы. Летел раскованно, лихо, в свое удовольствие. Делал несколько мощных взмахов, поднимался вверх и ложился, расправив крылья, на поток. Затем вновь месил воздух крыльями, чтобы подняться выше. И выше. И выше, и выше, и выше. И вновь опускался, отдаваясь на волю воздушным течениям. Несколько раз нырял к земле – складывал крылья и с радостным возгласом «Осзгагэла!» камнем падал вниз. В последнюю секунду расправлял крылья, гася скорость падения, и плавно выходил из пике.
Потом Вуанг взял во мне верх над Ашгарром, я перестал резвиться и, памятуя, что впереди много серьезных дел, набрал крейсерскую скорость.
Подо мной клубились облака, надо мной светились звезды. Отсюда, с заоблачной высоты, мерцающие мертвым светом звезды казались еще притягательней, еще загадочней. Я люблю разглядывать звезды. Звездное небо над головой – одна из двух непостижимых для меня тайн мироздания. Воистину так. Вот чего не постичь, того не постичь. Начинаешь задумываться, сколько их там, и крышу сносит. Все три крыши. Лучше не задумываться.
К слову говоря, вторая тайна бытия, которая не дает мне покоя, – непонятная укладка шпал на железных дорогах. Никак не могу взять в толк, отчего шпалы укладывают таким диковинным образом, что, шагая с одной на другую, приходится семенить. Шагать же через одну тоже невозможно – приходится прыгать. Почему так? Нет ответа. Тайна.
Между тем я мало-помалу приближался к городу. Сквозь облачную муть стали видны переливы его ночных огней. Я спустился чуть ниже и взял курс на восток.
Не случайно.
Первым делом мне предстояло разобраться с бандой Кости Хохолка, с отморозками, которых мой информатор назвал «грабителями с большой дороги». Действительно – грабители, действительно – с дороги. Все так. Но если б только так. Ладно бы только грабили пеших да конных, так ведь взяли моду убивать почем зря. Если говорить всерьез и конкретно, то в актуальный Список я этих уродов занес за то, что в начале июня расстреляли группу местных «челноков». Пилили-пылили люди себе в Китай за товаром, планы строили на будущее, мечтали о чем-то, а тут эти. Трах-бабах – и нет никаких планов, и нет никакого будущего. А есть пять трупов, включая труп водителя микроавтобуса, который и вовсе был не при делах. И за что, спрашивается? За пятнадцать тысяч зеленых денег. Цена жизни человека – три тонны зеленых денег? Так получается? Впрочем, времена нынче такие, что и за алтын зарезать могут. Удивляться не приходится.
Хохолка с его подручными я собирался найти между восьмым и пятнадцатым километрами Лачугского тракта. Неделю назад закинул гадам дезинформацию про фермера, который-де повезет из Города обналиченный банковский кредит. Надеялся, что ребята наживку схватят и заодно крючок проглотят.