– Нет тут никаких окон. Глухой подвал.
– А вечером лавку кто запирал – ты или продавец?
– Естественно, я. Всегда последним ухожу и сам все запираю.
Михей щелкнул пультом, жалюзи радостно заскрипели и пошли собираться в кучу.
Когда ростовщик сунул ключ в замок двери, я спросил:
– Сигнализация есть?
– Имеется. Утром с пульта снял.
– Неужели выведена на пульт вневедомственной охраны? – подивился я.
– Нет, – ответил Михей и не без гордости пояснил: – Мы тут в складчину своих гавриков держим.
На всем экономит, подумал я. Если человек жаден, то он жаден во всем. За рубль белку в лесу насмерть загоняет, за кроуль – сам удавится.
– А свою защиту накладываешь? – спросил я для порядка, уже догадываясь, каким будет ответ.
И угадал.
– Нет, – ответил Михей и даже не смутился.
Слов не было, оставалось только головой покачать: оказывается, даже для личной безопасности Процентщику Силы жалко.
Это уже шиза какая-то, мысленно поставил я ему диагноз. Тут хороший доктор нужен. Лучше – профессор. А еще лучше – академик Академии медицинских наук.
В лавке пахло по-особенному, именно так пахнет сгустившееся время – сандалом, пылью и прелой стружкой. Михей повел меня через зал прямо в кабинет, но я задержался у стенда с банковскими кредитными билетами. Сразу (наверное, потому что желтоватая) кинулась в глаза «сотка» 1789 года с Екатериной Второй в овале. Улыбка императрицы и самодержицы всероссийской ничем не уступала улыбке Джоконды. Была такой же милой и загадочной. Я засмотрелся.
– Ты идешь? – поторопил меня Михей и, не дожидаясь ответа, вышел из зала через служебную дверь.
– Иду-иду, – крикнул я и, неловко развернувшись, задел локтем стоящую на постаменте огромную китайскую вазу.
Ваза, в росписи которой присутствовала пара священных драконов, покачнулась и стала падать. Я едва-едва успел принять ее горло на подъем ноги.
Бережно водрузив фарфоровую реликвию на место, с облегчением подумал: пронесло, и Михей бы не простил, и сам себя три года ел бы страшным поедом.
И то.
Быть может, именно эту самую вазу преподнес Конфуций архивариусу Лао-цзы при личной встрече. Говорят, была такая встреча. А еще говорят, что перед тем как попрощаться, Конфуций сказал: «Птицы летают, рыбы плавают, животные бегают. Бегущее животное можно заманить в западню, плавающее – в сеть, а летящее – настигнуть стрелой. Но как быть с драконом?» По легенде, Лао-цзы ответил таким образом, что Конфуций долго не мог прийти в себя и потом еще два года шептал по ночам на ухо наложнице: «Я видел Лао-цзы, я видел дракона».
Когда я вошел в логово отчаянного скупердяя, мне было сразу указано на метровый мраморный пьедестал, имитирующий формой дорическую колонну. На нем всеми цветами радуги сверкал хрустальный колпак с набалдашником.
– Тут, что ли, чаша стояла? – спросил я, подошел и приподнял прозрачную крышку.
– Да, там, – подтвердил ростовщик и тяжело вздохнул: – Стояла. Теперь не стоит.
– А чего, раз так дорога, сейф для нее не завел?
– Не видел смысла.
– А теперь видишь?
– И теперь не вижу. Тут маг поработал, а маг и из сейфа бы…
Я его перебил:
– Да с чего ты взял, что это дело рук мага?
– Разве это не очевидно? – удивился моей бестолковости Михей. – Сам посуди: жалюзи не тронуты, все замки и двери в порядке, в полу, потолке, стенах пробоин нет, а чаша пропала. Кто мог так все аккуратно провернуть? Только маг.
Я оглядел кабинет. Он был не таким уж и маленьким (квадратов, наверное, двадцать полезной площади в нем имелось, а то и больше), но казался очень тесным. А все из-за многочисленных стеллажей и шкафов, полки которых заполнял всяческий магический хлам. Чего там только не было: выводок божков-бродяг из нефрита, фарфоровые фигурки крокоттов, левкрокоттов и прочих мантихор, эмали с рельефными изображениями различных гадов, кубки, клинки, фрагменты рыцарских доспехов и манускрипты разных времен и народов. А помимо того: веера, опахала, алхимические приборы, чьи-то сердца в банках с формалином, глаза в спирту и засушенные лапы птиц. А еще: затертые тысячами прикосновений четки, пентакли, талисманы, подвески, бусы, кольца, серьги и браслеты в ларцах, шкатулках и россыпью. И еще: рога и копыта, мумии змей, чучела летучих мышей, лакированные хвосты ящериц и ожерелья из волчьих (и не только) клыков. И прочее, прочее, прочее.
Весь этот колдовской брикабрак излучал Силу, много Силы, очень много Силы, поэтому определить, была ли использована вором магия, не представлялось возможным. Разве реально определить, плевал ли кто-то в лужу, если после плевка прошли часы? Вообще-то, наверное, реально, но только на такой химический анализ уйдут века. Овчинка выделки не стоит.
– Больше ничего не пропало? – еще раз окинув взглядом все это несметное богатство, спросил я.
– Нет, больше ничего, – ответил Михей. – Я бы почувствовал.
Не знаю, как ты сам, а вот жаба твоя точно бы почувствовала, стала бы душить, подумал я, вслух комментировать не стал, пошел в коридор. Решил посмотреть, что там и как.
Левое крыло освещалось светом, проникающим через открытую дверь из торгового зала, а правое уходило в темноту.
– Где тут свет включается? – обернулся я к Михею, который в это время хлестал минералку.
– Пошарь справа, – оторвавшись от бутылки, ответил он. И снова приложился.
Щелкнув включателем, я увидел, что справа, от кабинета и дальше, коридор заставлен ящиками разных форм и габаритов. Вначале между ними еще имелся какой-никакой проход, но чем дальше, тем он становился уже, а метров через шесть и вовсе упирался в полуметровую баррикаду.
Открыв один из ящиков, я увидел банальную стружку.
– Тара, – пояснил вышедший из кабинета Михей.
– Вижу, – кивнул я и решительно направился к завалу.
Минут пять у меня ушло на то, чтобы его разгрести. Но потел я не зря – обнаружил, что коридор не кончается тупиком, что перегорожен двустворчатой решеткой. Куда коридор ведет после нее, не было видно, через три метра он делал поворот.
– На четвертые сутки Зоркий Сокол увидел, что в камере нет четвертой стены, – невесело пробормотал я, подошел, схватился за чугунные прутья и со всей силы потряс конструкцию. Держалась крепко, даже не шелохнулась. Такую бы в семнадцатом вместо ворот Зимнего дворца, глядишь, и переворота не случилось бы.