Голованов появился через неделю и вошел в кухню уже с недовольным, будто скрученным в фитиль лицом.
– Так, – даже не поздоровавшись, мрачно произнес он. – Видно, освобождать помещение вы не намерены.
– Да куда ж я пойду-то, сынок! Сынок…
– Я вам, Марь Степанна, не сынок, – веско, непримиримо отчеканил Голованов. – Я покупатель вашего имущества. Деньги вы получили?
– Получила, – едва слышно выдохнула Маша.
– Вот и все дела. «Сынок, сынок»… Сынка нашла!
Они помолчали. А Голованов с сомнением оглядывал Машины хоромы.
– Так что? – наконец прервал он молчание. – Когда вы съедете?
– Да куда ж мне ехать-то? – всплеснула руками Маша. – Мне некуда…
– А зачем же вы тогда землю продавали? – вскинул Голованов, видно, еще летом выгоревшие брови.
– Ты пойми, сынок…
Голованов поморщился, но промолчал.
– Надо было этой сыкухе денег дать, чтоб Вадичку моего в покое оставила…
Маша, чувствуя, что Голованов не стремится понять ее, попыталась быстренько рассказать ему горестную историю своей жизни: и то, как разлучали ее с сыновьями девки-шалавы, и как боролась она за них…
– Так, – прервал ее Голованов. – Ничего из ваших этих россказней я не понял. Съезжать, как я понял, вы не намерены…
– Так некуда же мне!
«Вот, сейчас он скажет, что я могу остаться в доме! Да, скажет!»
– Хорошо-о-о, – протянул Голованов, что-то соображая.
«Вот, вот, он понял!»
– Мне в принципе не слишком эти ваши сотки и нужны были. Верните мне все деньги, еще пять процентов за беспокойство и все, что я за оформление заплатил. Тогда аннулируем сделку. Согласны?
«Согласна!» – хотела крикнуть Маша, но осеклась. Это сколько же она сейчас ему должна будет?
– Да ведь деньги-то я этой отдала… И где ж я тебе еще и отступного возьму? – искренне удивилась Маша непонятливости собеседника.
– А вот это меня не колышет, мадам! – скривился Голованов в ехидной улыбке. – Или возвращайте все бабки конкретно, или катитесь с моей земли! Три дня на сборы! Все!
Маша пыталась лепетать ему вслед: «Ты пойми, сынок, пойми!», но Голованов, перестав церемониться, откинул с дороги старый венский стул и, громко топая, вышел вон.
«Ох, а что делать-то?! Ведь гонит, изверг, старуху из дому! Гонит! Не хочет понять, что я сыночку спасаю… Сердца материнского понять не может… И где ему, мужику-то?!»
Да, видно, придется ехать завтра в город, забирать у Феоктистовой деньги… А если не отдаст?! Ведь откажется, гадина! Скажет – ничего не видела, ничего не брала!.. А Маша-то, дура деревенская, у нее расписки не взяла и свидетелей не пригласила. Теперь-то Маша уразумела, зачем тогда Голованов и женку свою притащил, и приятелей – чтоб те могли подтвердить, что Маша и денежки взяла, и шампанское пила… И тут уж стало не до Вадика и его романа с Феоктистовой.
Надо было дом выручать. И не дом даже – всю Машину жизнь…
Следующее утро тоже выдалось промозгло-сырым. Ведь начался ноябрь, который случается в России гораздо чаще, чем апрель и июль, вместе взятые. Ломило все кости сразу, тяжела была голова – но куда денешься? Дом родительский, огородик, в котором каждая землинка как родная… Все спасать надо.
Еще до десяти утра Маша уже обосновалась в центре города, на другой стороне улицы, не спуская глаз с дверей цветочного магазина. Первой пришла какая-то пожилая баба, потом молоденькая девчонка, потом еще одна. Ушла пожилая – видно, уборщица, а Феоктистова все не показывалась. Наконец, совсем озябнув, Маша двинулась на штурм. Может, Феоктистова специально прячется от нее, зайдя в магазин через какой-нибудь потайной вход?
Маша толкнула стеклянную дверь. Девчонка, поправлявшая цветы в напольных вазонах, подняла голову.
– Что вы хотели?
– Галька Феоктистова где? – сразу, без обиняков, поставила Маша вопрос.
Девчонка вздрогнула и чуть отступила.
– А Галина Константиновна больше здесь не работает.
– Как?! Как это не работает?! Что ты врешь?!
– Я не вру, – надулась девчонка. – Почему вы так со мной разговариваете?
– Где Галька, я спрашиваю? – пошла на нее Маша, но, развернувшись, направилась в кабинет.