Взять вот, например, его недалекого братца. Этакий сверхположительный рубаха-парень, открытый и добродушный, которого все любят. Но стоило этому славному парню чуть свернуть с дороги и увлечься выпивкой − и он уже главный объект для насмешек и жалости. Светлым и хорошим нельзя отступать с намеченного пути.
А Рейстлин… Вечно хмурый нелюдимый черный маг чуть приоткрывает душу светлой жрице, и вот она уже без раздумий бросается за ним в проклятую рощу. Он был мил с «малышкой» Бупу − ах, все, уже предательски дрожит подбородок у половины собравшихся.
И самое страшное, что шалафи был вполне искренен в своих поступках. Он не врал жрице, просто подавал правду под нужным соусом. Он окружил неподдельной заботой и уважением свой ключ от врат. Он и правда по каким-то причинам привязался к этой замарашке-гномихе. Даламар пробыл со своим учителем довольно долгое время, чтобы понять: Маджере пусть и является образцом самоконтроля и целеустремленности, его не назовешь откровенно бездушной тварью.
Это было неправильно. Насколько бы все было проще, будь Рейстлин вторым Фистандатилусом. У них бы были абсолютно здоровые и нормальные отношения учителя и ученика черной ложи: Даламар бы заглядывал ему в рот, учился бы у него всему, боялся бы его до смерти, а под конец убил бы его в неравном бою.
***
− Ты знаешь, что если что-то случится во время моих экспериментов, то я буду спасать не тебя, а себя? − спросил Рейстлин в день их знакомства.
Даламар кивнул. Он и не ожидал ничего другого.
Но когда эксперимент действительно пошел не так, как нужно, и это была его, Даламара, ошибка, когда магическое поле затрещало, когда был потерян контроль над сущностью, призванной ими, и когда его же заклинание обернулось против него самого, Рейстлин все же спас его. Продолжая шептать слова заклинания, ни на секунду не теряя концентрации, он вытолкнул его из поля. Вытолкнул, резко выбросив вперед руку с зажатым в нем посохом Магиуса.
Даламар рухнул на каменный пол. Заклинание иссушило его, обескровило, и он мог лишь бессильно хватать воздух ртом. Его медленно гаснувшее сознание отмечало, как шалафи заканчивает заклинание, как рассеивается магическое поле, как исчезают все следы пребывания смертельного порождения чужого мира в их лаборатории. А потом он услышал шаги в свою сторону и замер. Он почти не сомневался, что Рейстлин сейчас прикончит своего бездарного ученика. Ведь из-за него пришлось прекратить сложный эксперимент! А оттолкнул он его, вероятно, чтобы тот не мешал изгнанию твари.
Вместо этого он почувствовал, как его осторожно переворачивают и укладывают на спину. На лице учителя не было ни следа гнева, только усталость. Руки − ловкие, знающие свое дело − Даламар сразу вспомнил рассказы шалафи о его обширной целительской практике, расстегнули на нем мантию, нашли пульс. Даламар чувствовал, что жизнь уходит из него, и следил за всем происходящим с каким-то равнодушным интересом.
Ладонь шалафи прикоснулась к его груди, вновь зазвучали слова заклинания. Тело выгнулось дугой, с губ слетел отчаянный крик, а затем он, кажется, потерял сознание, чтобы потом очнуться лежащим на чем-то обтянутым мягким черным бархатом и с удивлением осознать, что это колени верховного мага.
− Сейчас я не могу перенести тебя в твою комнату, − тихо сказал Рейстлин. − Пока работает восстанавливающее заклятье. Говорить крайне не рекомендуется. Я… тоже отдал слишком много сил…
Даже в тусклом свете посоха Даламар видел, каким усталым, даже изможденным выглядит его учитель. Потратив столько сил на эксперимент, он потратил не меньше для того, чтобы излечить ученика, несмотря на его ошибку, глупую ошибку. Он хотел сказать что-то, но Рейстлин предостерегающе помотал головой.
Даламар поспешно закрыл глаза, чтобы скрыть их подозрительный блеск.
Когда его в Сильванести отдали в школу магов, неохотно, только затем, чтобы он не обратился к дикой магии, ведь ему, принадлежащему к дому слуг, магия была не положена по статусу, он поначалу часто ошибался. Не потому, что был недостаточно способным, просто обучение его началось слишком поздно, а магия в нем была столь сильна, что он с трудом контролировал ее. Наставники даже не пытались объяснить, в чем заключались его ошибки. И, конечно, палец о палец не ударили бы, чтобы излечить его. А магия, что темная, что белая, была жестока к ошибкам.
Даламару представилась дивная картина − вот он приходит с докладом к Пар-Салиану и запихивает свиток прямо в глотку главе Конклава. Он не расставался с этой приятной мыслью все время, пока лежал в лаборатории, ощущая щекой черный бархат одежд своего учителя.
Роковой разговор, после которого на груди Даламара осталось пять кровоточащих отметин, состоялся месяц спустя. Рейстлин, не глядя на скорчившегося на полу Даламара, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Он ясно дал понять, что двойная роль его ученика никогда не была для него тайной.
«Он не прогнал меня! И даже не убил…» − проносилось в голове эльфа.
«Он дал мне выбор!» − вот что поразило его еще сильнее. Ведь Даламар был волен покинуть башню.
И наказание казалось недостаточным. Наверное, потому он так и полюбил демонстрировать всем свои отметины, точно знаки почета. Как бы напоминая самому себе, что это − страшная, но, если подумать, не такая уж большая расплата за то, что было ему предоставлено.
Позднее, он задумывался: а был ли в действительности выбор сделан им самим? Когда на следующий день он встретил Рейстлина в лаборатории и приступил к своим обязанностям, тот вовсе не выглядел удивленным. Была ли это ловко расставленная ловушка, с помощью которой можно было заполучить надежного и верного ассистента? Ведь Даламар больше ни разу с того случая не ошибся.
«Рейстлин − очень умелый манипулятор», − предупреждала его в свое время Ладонна. И он тогда отмахивался от слов главы Черной ложи, считая себя крайне опытным и искушенным: как-никак, прислуживая эльфийской знати, он вдоволь вкусил интриг и коварства.
Наивный идиот. Ничем не лучше овражного гнома.
До рассвета оставалось всего несколько часов, и Даламар поспешил отбыть из Вайретской башни, чтобы помочь шалафи перед далеким путешествием. Это было единственное, что он мог сейчас сделать.
========== 5. Голос из прошлого ==========
Даламар был один. Впервые в жизни он оказался предоставлен сам себе. В его распоряжении была башня и целый город, вид на который открывался из ее окон. В город уже пришла весна, что сделала ночи светлее и теплее, впорхнула в дома, принося с собой запахи цветов и праздничных пикников.
Эльфы особенно ценили весну с ее гимном жизни. Даламар каждый год ждал ее приближения − неосознанно, по привычке. Вот только в этом году ему было не до смены времени года.
Он исправно выполнял распоряжения Рейстлина, кормил живцов, управлялся со стражами, наводил порядок в библиотеке и лаборатории. Он расправлялся с рутиной быстро и, пожалуй, жалел об этом. Ему нечем было заполнить остальные часы.
Даламар садился было за книгу, но очень часто обнаруживал себя задремавшим еще на середине параграфа. Чаще всего он просто лежал на кровати, закрывал глаза, и вновь и вновь перед глазами проносилось спешное отбытие его учителя.
***
Рейстлин встретил вернувшегося с Конклава ученика довольно сухо. Он никак не отреагировал на то, что маги все-таки отправили Крисанию и Карамона в Истар, хотя присутствие там жрицы было необходимо. А он даже не кивнул, даже не сказал равнодушно «хорошо», как он делал в минуты наивысшего довольствия.
Даламар пытался было развлечь шалафи пересказом собрания − порой Рейстлин подсказывал ему, как именно оговорить себя в докладе Конклаву. Порой получалось настолько остроумно, что эльф с трудом сдерживал смех, старательно выводя на пергаменте леденящие душу подробности об ужасном ренегате Маджере. И Рейстлину доставляло большое удовольствие выслушивать догадки Пар-Салиана и прочих о его деятельности, столь нелепые и столь далекие от истины. Но в этот раз разговор не клеился, и Даламар просто бесцельно слонялся поблизости в надежде, что он понадобится учителю.