Некоторые песни начала XVII в. и половины того же века не менее запечатлены выразительностью чувств и сердца, как, наприм., смерть кн. Михаила Скопина, который на пиру отравлен княг. Екатер. Шуйской, женой кн. Дм. Шуйского, брата царя Шуйского. Она была дочерью Малюты Скуратова.
У князя было, у Владимира,
Было пированье почетное.
Ой, крестили дитя княженецкое!
Ах! кто кум-то был? кто кума была?
Ай, кум-то был князь Михаила Скопин,
Князь Михаила Скопин, сын Васильевич.
А кума-то была дочь Скуратова.
Они пили, ели, прохлажалися,
Пивши, евши, похвалялися,
Выходили на крылечко на красное.
Уж как учали похвалу чинить князья, бояре.
Один скажет: у меня больше красна золота.
Ах, что взговорит князь Михаила Скопин,
Михаила Скопин, сын Васильевич:
Еще что вы, братцы, выхваляетесь,
Я скажу вам не в похвалу себе:
Я очистил царство Московское,
Я вывел веру поганскую,
Я стал за веру христианскую.
То слово куме не показалося,
То крестовой не понравилось.
Наливала она чару водки крепкой,
Подносила куму крестовому.
Сам же он не пил, а ее почтил.
Ему мнилось, она выпила;
А она в рукав вылила, —
Наливала еще куму крестовому.
Как выпил князь Михаила Скопин:
Трезвы ноги подломилися,
Белы руки опустилися.
Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский на пиру у князя Воротынского. Фрагмент старинной гравюры
Уж как брали его слуги верные.
Подхватили его под белы руки,
Повезли его домой к себе.
Как встречала его матушка:
Дитя мое, чадо милое!
Сколько ты по пирам не езжал,
А таков еще пьян не бывал! —
Свела меня кума крестовая,
Дочь Малюты Скуратова.
Отсечение головы Стеньке Разину.
На заре то было, братцы, на утренней,
На восходе красного солнышка,
На закате светлого месяца.
Не сокол летал по поднебесью,
Есаул гулял по насаднику.
Он гулял, гулял, погуливал;
Добрых молодцев побуживал:
Вы вставайте, добры молодцы!
Пробужайтесь, казаки донски!
Не здорово на Дону у нас,
Помутился славный тихий Дон:
Со вершины до черна моря,
Да черна моря Азовского:
Помешался весь казачий круг,
Атамана больше нет у нас!
Нет Степана Тимофеевича,
По прозванию Стеньки Разина.
Поймали добра молодца,
Завязали руки белые,
Повезли во каменну Москву.
И на славной Красной площади
Отрубили буйну голову!
Наказание виселицей пойманному разбойнику.
Не шуми, мати, зеленая дубровушка!
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думать.
Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти,
Перед грозного судью, самого царя.
Еще станет государь царь меня спрашивати:
Ты скажи, скажи, детинушка, крестьянский сын!
Уж как с кем ты воровал? с кем разбой держал?
Еще много ли с тобой было товарищей?
Я скажу тебе, надёжа, православный царь!
Всю правду скажу тебе, всю истину,
Что товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ — темная ночь;
А второй мой товарищ — булатный нож;
А как третий-то товарищ — то тугой лук;
Что рассыльщики мои-то калены стрелы.
Что возговорит надёжа, православный царь:
Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын!
Что умел ты воровать, умел ответ держать.
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Среди поля хоромами высокими, —
Что двумя ли столбами с перекладиной.
Молодая жена, выданная замуж за разбойника, оплакивает убитых ее родных:
Из-под лесу, лесу темного,
Из-под частого осинничку,
Как бежит тут конь, добра лошадь,
А за ней идет добрый молодец,
Идучи сам говорит ему:
Ты постой, постой, мой добрый конь.
Позабыл я наказать тебе:
Ты не пей воды на Дунай-реке,
На Дунае девка мылася
И совсем нарядилася,
Нарядившись, стала плакати,
И заплакав, сама молвила:
Или в людях людей не было!
Уж как отдал меня батюшка,
Что за вора, за разбойника.
Как со вечера они советовались,
Со полуночи на разбой пошли,
Ко белу свету приехали.
Ты встречай, встречай,
Узнавай коня томлёного.
Ах! томлёный конь, конь батюшков,
Окровавлено платье матушкино,
А золот венок милой сестры,
А золот перстень мила брата.
Как убил он брата милого,
Своего шурина любимого.