«Руси есть веселие пить»: досуг, пиры, пьянство, шахматы, чтение, охота. Свободное время человек Древней Руси проводил в общении с друзьями и знакомыми. Часто оно происходило в обстановке праздничных застолий, поэтому поучения о выборе круга общения сменяются в Изборнике 1076 г. поучениями о поведении на пиру, озаглавленном «О меде». Советы на этот счет обнаруживают основательное знакомство автора текста с предметом. Прежде всего, отведав меду, не следует мешать веселиться другим. Если избрали старшиной, т. е. своеобразным «главой стола», «тамадой», автор Изборника советует: «Не възносися, буди въ нихъ яко един от нихъ». Если завяжется беседа — не умничай («без ума в пире не мудри ся»), а веди себя так, будто ты все знаешь, но молчишь. К выбору темы беседы следует подходить обдуманно, избегать острых тем: не говорить с трусом о битве, с купцом о прибыли, с покупающим о покупке, с завистливым о похвалах, с немилосердным о помиловании, с ленивым рабом (очевидно, и с ним мог завести беседу читатель Изборника) о бурной деятельности. Лучше всего побеседовать о чем-нибудь с хорошим, «благоверным» человеком.
Однако действительность была далека от предложенного Изборником теоретического идеала. Воплощение книжного образа скорее можно было найти в элегантных дружеских застольях византийской знати, а не в буйных пирах варварской Руси. Правильные, но весьма унылые поучения в разделе «О меде» не могли, конечно, пользоваться успехом на Руси, которой, как известно, по выражению князя Владимира Святославича, «есть веселье питье». Пиры и народные празднества имели глубокие корни в языческой эпохе и были важным общественным институтом, выполняющим функции социально регламентированного со-бытия, местом социально значимого общения, а не просто пустого времяпрепровождения. «Умение пить» долгое время было одним из богатырских качеств, человек, способный много выпить и не потерять контроль над собой, пользовался всеобщим уважением. Эти представления нашли отражение в эпосе. Так, Василий Буслаев, попав на казачью заставу,
Сведения о народных праздниках и пирах содержатся во многих источниках. Однако лучше всего видно, как все происходило, в «Поучении философа, епископа Белгородского», автором которого предположительно является епископ Григорий (XII в.). В его произведении открывается нам панорама всеобщего повального пьянства. Масштабы этого явления епископ сравнивает с пожаром, которым охвачен не только город, но и окрестности. Сравнение не случайно. По мнению епископа, хмель сродни огню: «тако бо родомъ хмель, сьгревая и распаляя внутреняя, то бо есть убо душа погубьляяй пламяни». Чувствуя на себе ответственность бороться с этим, как ему кажется, злом, проповедник уподобляет хмельной внутренний огонь адскому пламени и заявляет: «Пьянице бо Царствия Божия не приемлють, то не тако ли яве есть, яко всякъ пьяница погыбаеть, и от Бога отлучаются, и в негасимый вечный огонь посылаемы бывають». Будучи осведомлен, что в Библии ничего не сказано о греховности пьянства, Григорий увязывает божественный гнев не с употреблением спиртных напитков как таковым, а с безобразным поведением, которое свойственно перепившим людям.
Очень колоритны картины народных праздников, нарисованные в «Поучении». В изображении епископа в вверенной ему пастве тот лишь праздник считается удавшимся, после которого все лежат «яко мертвии от пьянства, яко идоли уста имуще (с открытыми «настежь» ртами) и не ходяще», — это уже «конечная стадия». А в самом процессе все происходит так: «Егда бо упиваетися, тогда блудите, и играете, плищете, поете, пляшете, в сопели сопете, завидите, рано пьете, объедаетеся, упиваетеся, блюете, льстите, злопоминаете, гневаетеся, лаетеся, хулите, осержаетеся, лжете, горьдите, кощуняете, срамословите, кличете, сва-ритеся, море вамъ до колена, смеетеся, крадете, бьетеся, деретеся, празднословите, смерти не поминаете, спите много, осуждаете, вадите, божитеся, укаряете, клеплете. …А и плясавица есть сатанина невеста, супружница диавола, всемъ мужемъ темъ зрящимъ ее, жена скверно же и скаредно и своему мужу; образъ Божий нося, съ женою своею совокупитися во плясании, — аще и въ церковь въходите». Рыгающего смрадом пьяницы Бог так же гнушается, как мы — мертвого смердящего пса. Пьянство изгоняет из человека Святой Дух, как дым отгоняет пчел. Пьяница — весь плоть, духа в нем нет, он поклоняется выпивке как «некому богу». Аналогичные представления отмечены Б.А. Романовым в «Вопрошании Кирика»: «Пьяный человек — все равно, что получеловек». За проступки, им совершенные, назначается половинная епитимья, но и за нечаянное убийство нетрезвого человека вменяется лишь «полдушегубства». В принципе, епископ Григорий не против употребления спиртного: «На веселие нам Богъ питие далъ есть, и тожде в подобно время, а не пьянство».
Пьянство во взаимосвязи с нормами древнерусской покаянной дисциплины было рассмотрено Романовым, считавшим, что оно «было универсальным бытовым явлением». Страдало несдержанностью и духовенство: «заповеди митрополита Георгия» предусматривают и такой случай «аще епископ упиется» — за это ему наказание — десятидневный пост. Зная эту всеобщую для древнерусского общества слабость, церковные иерархи проявляли особую заботу о том, чтобы по крайней мере духовенство ввело потребление спиртного в определенные рамки. Заботилась об этом и светская власть. Не являясь преступлением для мирянина, пьянство попов, чернецов и черниц, согласно Уставу Ярослава, подлежало митрополичьему суду (ст. 46). Однако церковные власти не ограничивались карательными мерами. Канонические ответы митрополита Иоанна II вполне допускают присутствие священника на мирском пиру, там он может свободно угощаться, однако в увеселениях — «игранье и плясанье и гуденье» — участия не принимать, а встать и уйти, если остановить «безобразия» он не в силах, — т. е. в «Ответах» давались определенные инструкции, как себя вести в щекотливых ситуациях.
Впрочем, существовали формы досуга, не связанные с пирами и народными гуляньями, индивидуальные, более спокойные. При раскопках кургана Черная Могила близ Чернигова были найдены более сотни бабок и бронзовые битки к ним, какие-то полусферические костяные фигурки с шариком наверху, тоже, очевидно, предназначенные для игры, костяные брусочки, помеченные очками от одного до шести.
Весьма популярна была игра в шахматы. По мнению историков шахмат, эта игра проникла на Русь из Ирана и Средней Азии в X–XI вв. Проникновению игры способствовали обширные торговые связи Руси со странами Востока. О восточном пути проникновения шахмат на Русь свидетельствует многое. Во-первых, терминология — названия большинства фигур сохранили здесь свое изначальное восточное значение. Например, «ферзь» (или «фарзин» — советник), замененный в большинстве европейских языков «дамой» или «королевой», на Руси остался «ферзем». Слон, превратившийся у европейских шахматистов в «офицера» или «епископа», остался слоном. Во-вторых, форма фигур — в их пластике (особенно в древний период) чувствуется влияние мусульманского мира — подобно арабским, русские шахматные фигуры изначально имели абстрактную форму и лишь позже обрели изобразительный вид.
Игра прижилась. Практически все шахматные термины (кроме «шахматы» и «ферзь») были адекватно переведены на русский язык (за исключением лишь фигуры «рух» — мифической птицы, которая на Руси стала «ладьей» благодаря тому, что абстрактная фигура «рух» внешне очень напоминала лодочку). О широком распространении игры свидетельствует археологический материал. Шахматные фигуры были обнаружены в большом количестве при раскопках в Новгороде и во многих других древнерусских городах. Сюжеты, связанные с шахматной игрой, вошли в русский героический эпос, где шахматы ставились «на один уровень с состязаниями в стрельбе из лука и борьбе».