Какие этапы странствий моего героя я представляю себе образно?
Москва — мой родной город. В некоторых других городах, связанных с моим героем, наших и зарубежных, я бывал и представляю их себе зрительно. Разумеется, с разной степенью отчетливости.
Испанский пейзаж возникает передо мной неожиданно зримо. Это еще каким образом? Подумалось было, что по «Письмам из Испании» Чапека. Проверил себя — нет, видимо, не оттуда. Некоторых подробностей, которые я вижу, у Чапека нет. Что за наваждение?
Стал вспоминать — вспомнил. Много лет назад переводили мы с коллегами географическое описание Испании: справочник для гитлеровской военной авиации со множеством фотографий, были в том справочнике карты. Не простые, стереоскопические. Если посмотреть на такую карту сквозь очки с одним красным, другим синим стеклом, на плоском листе бумаги появляется объемное изображение. Так выглядит земля, когда смотришь на нее из не слишком высоко летящего самолета. По таким картам готовились к боевым вылетам фашистские самолеты, бомбившие Мадрид и уничтожившие Гернику. От педантизма, с которым был составлен и напечатан этот «путеводитель», холодела душа. Но над его текстом пришлось столько покорпеть, столько вглядываться в изображения испанских городов, снятых с земли и воздуха, что, когда я читал испанские главы в мемуарам ван Галена, все давние и, как я думал, забытые зрительные образы словно очнулись ото сна в памяти и ожили.
Но не только благодаря этой случайности я могу вообразить, что видел мой герой, например, тогда, когда, загоняя лошадей, спешил из Мадрида к границе…
В памяти как живая реальность — живут испанские ландшафты, созданные гениальным пером Сервантеса, страницы прекрасного романа Бруно Франка «Сервантес», испанских очерков И. Эренбурга, «Испанского дневника» Михаила Кольцова, «Гойи» Фейхтвангера и, что еще важнее, картины и офорты самого Гойи. Они запечатлели в памяти Испанию именно того времени, когда существовал мой герой. Живут Книги: «По ком звонит колокол» Хемингуэя, и стихи Гарсия Лорки, и прекрасная книга о Лорке Л. Осповата. Словом, для «зрительного ряда» (как говорят в кино) испанской части повести есть, пожалуй, на что опереться.
Случилось мне однажды говорить с известным индийским литератором. Не берусь сейчас точно сказать, какую религию он исповедовал, но помню его рассуждения о жизнях, которыми Живет бессмертная человеческая душа, вновь и вновь воплощаясь в другом существе. Заметив, видно, как удивленно я его слушаю, он спросил:
— А вы? Неужели вы не верите в перевоплощения человеческой души?
— Отчего же, — ответил я, — разумеется, верю. Верю, например, что человек может существовать в сегодняшней Москве, на Цветном бульваре в доме № 30, где помещается редакция «Литературной газеты», в которой мы разговариваем с вами, и представлять себе самого себя, скажем, в лондонском театре «Глобус», в толпе зрителей, в день первого представления пьесы Шекспира «Юлий Цезарь». Или на острове Корфу в Эгейском море, где посреди прекрасного парка «Ахилейон» полускрыт в листве изваянный из мрамора скорбный Гейне. Или на почтовом тракте между Петербургом и Москвой в кибитке с парой не слишком резвых лошадей…
Собеседник перебил меня. Учтиво, но решительно.
— Если я вас верно понял, — сказал он, — вы считаете, что человек может находиться в этом кабинете и силой своего воображения перенестись, например, в Лондон времен Шекспира. Но это не ответ на мой вопрос. Это всего лишь метафора…
— Вы меня поняли верно. Но, по-моему, все учение о перевоплощении душ — тоже всего лишь гигантская поэтическая метафора!
— Отнюдь! То, о чем я говорил, существует для меня не как метафора, а как реальность… Конкретная реальность… Практическая данность…
Мой собеседник проговорил эти слова подчеркнуто, мысль свою выразил несколькими синонимами, чтобы не оставалось никаких сомнений. И все так же учтиво, но все же с металлом в голосе продолжил:
— Я твердо знаю, что когда‑то уже жил и когда‑нибудь буду жить снова.
«Переселение душ — конкретная реальность, практическая данность — вот это оксюморон! — подумал я. — Какой пример пропадает! Это не „красные чернила“, которые набили оскомину еще тогда, когда я был студентом».