Итак, моему собеседнику казалось, что, говоря о силе воображения, я уклонился от серьезного ответа. А я отвечал ему серьезно.
Я не верил и не верю, что человек действительно может прожить несколько жизней, обретая в каждой из них новое земное воплощение своей бессмертной души. Но убежден, что мысль и воображение человека могут далеко раздвинуть границы его бытия и дать ему прожить и прочувствовать не только одну свою жизнь, но многие жизни людей иных десятилетий и веков. Книги, которые мы читаем, наше воображение, ими разбуженное, — подлинная и единственная машина времени.
«Всего лишь метафора!» — ответил тогда мой собеседник. Метафора? А вот насчет «всего лишь» готов был поспорить тогда, готов и сейчас… Убежден: живое чувство истории — не только поэтический образ. Оно имеет для человека огромное нравственное значение…
Но вернусь к прерванному.
Когда большая часть материала для повести о Хуане ван Галене была собрана, и я начал ее писать, стало ясно, что русские, испанские и лондонские эпизоды жизни моего героя должны быть различны. Русскую часть путешествия ван Галена мне надо представить себе до последних мелочей. Но все они войдут в повесть, но сам‑то я должен знать, по какому почтовому тракту ехал ван Гален, скажем, из Саранска в Пензу, в каком экипаже, с кем мог встретиться в дороге, как изъяснялся на почтовых станциях, не зная русского языка.
Вот почему несколько месяцев я провел в поездках по маршруту моего героя: Москва — Горький (Нижний Новгород), Саранск — Пенза — Воронеж — Ставрополь, а потом Ленинград — петербургские пути моего героя.
И, оглядываясь на минувшие долгие месяцы в пути, думал вот о чем.
Кем бы из исторических личностей, писателей или художников ни приходилось мне заниматься ранее — Бруно, Галилеем, Рамусом, Брейгелем, де Костером, Гейне, Барлахом, Кампанеллой — их судьбы резко, часто трагически резко, сталкивались с религией. Не миновал этого и герой моей будущей повести.
Не во времена средневековья, а в 1819 году попал дон Хуан в застенки испанской инквизиции. Его обвиняли по многим пунктам. Среди них были и «преступления против веры». Его допрашивали и пытали по правилам и методам, разработанным еще великим инквизитором Торквемадой. Страницы мемуаров ван Галена, посвященные этому эпизоду его жизни, говорят не только о том, как он нравственно и физически страдал, но и том, как он был изумлен. Не знал, не предполагал, не верил, что в 1819 году возможно такое!
Примечательно, что Гойя — его современник — хотя сам, к счастью, на себе пыток не испытал, но представлял их себе так отчетливо н явственно, словно его самого терзали на дыбе и душили гарротой.
Истинный художник живет не только своей собственной жизнью. Он способен вообразить и воплотить все чувства, испытанные другими людьми — современниками и предшественниками, чужие надежды, чужие мечты, чужие радости, сильнее и острее всего — чужую боль. Для настоящего художника она не чужая — своя.
Раздумывая над превратностями судьбы ван Галена, я снова вошел в круг проблем веры и свободомыслия. Принялся писать статью на эту тему.
Но статья не получилась. Не хватало вспышки, которая осветила бы весь собранный материал. А тут пришлось прервать работу.
Меня пригласили в ГДР. Мне особенно памятна беседа с молоденькой берлинской студенткой. Беседа эта и стала той искрой, которой не хватало, чтобы приняться за статью.
…Молодая, нервная, остроглазая. Живое умное лицо.
Говорит: Завидую тому, что благодаря вашей профессии вы вступаете в контакты с разными людьми. Установить контакт, уметь задать вопрос, создать в разговоре обстановку доверия — все это важно и для моей специальности.
Спрашиваю: Вы социолог?
Отвечает: Нет, теолог. Учусь на теологическом факультете университета.
В ГДР некоторые молодые люди поступают на теологические факультеты университетов, чтобы изучить древнегреческий, латынь, древнееврейский, словом, получить солидную подготовку по классической философии.
Спрашиваю: Интересуетесь древней историей и языками?
Отвечает: Специально — нет. Собираюсь стать священником.
Я — растерянно: То есть как — священником? Вы — женщина?
Снисходительно улыбаясь, отвечает: В протестантской церкви с недавнего времени допущены женщины-священнослужители.
Говорю: Откровенность за откровенность. Вы — будущий священник, я — убежденный атеист.
Рассмеялась: Меня это ничуть не смущает. Вы — убежденный атеист, а я убеждена: абсолютный атеизм — нонсенс.
Говорю: Ого! И вы это беретесь доказать?