— Случалось. Бывали даже противные пациенты, которые говорят: "Не копайся в вене!", — хмыкаю, припоминая кое-что из личного опыта в ковидном госпитале. — При том, что у него вены убежали и практически не определяются.
— А отчего это бывает?
— Куча причин. В том числе, оттого, что нервничают. А нервничают пациенты там, где я работал, регулярно.
— Как часто мне нужно капаться?
— Четыре раза в день, если пенициллины. Если цефало — то два.
— Сколько дней?
— Минимум пять. Возможно, и шесть, семь, восемь… двенадцать. Смотреть на твоё самочувствие и общее состояние будем.
— А если это самое самочувствие будет не очень?
— Будем менять терапию — антибиотик тебе другой поставим. Хорошо, есть на что менять. Сделаем кое-какие тесты, определим резистентность. Да ты не парься! Кормилец, оказывается, может кучу анализов делать — я тут разбираюсь с ним понемногу. — Я действительно тщательно штудирую виртуальный мануал каждую свободную минуту.
— Может, если дополнительный блок картриджей установить, — вздыхает Ван. — Оно не бесплатно. Опять же, мыть потом всё после этих твоих анализов.
— Какая проблема с мытьём?
— Вода не бесплатная. — Кажется, тоска и депрессия сейчас не только у меня, хм.
— А тут тогда что? — киваю на кран над раковиной и на десяток больших бутылей с питьевой водой, стоящих вдоль противоположной стены. — Команды экономить, если что, не было.
— А тут работает случайно оказавшийся под рукой врач! — фыркает кореец. — Тем более, ты же сам им объявил требования к медицинскому боксу и чужим человеком занялся бесплатно? Надо в ответ создать условия, правила приличия никто не отменял.
— А-а-а, точно… Хотя, ради приличия лучше бы они меня больше слушались, — ворчу по инерции. — И меньше отсебятины лепили. Особенно раз ты здесь свой. Ладно бы мы им чужие были! Но через тебя же они нас знают? К чему весь этот цирк?! — успокоиться, несмотря на все усилия, уже не получается.
Видимо, накопившийся стресс.
Больного менингитом нам не доверили. В пункции, как и предполагалось, оказался гной. Забрав у меня антибиотиков на первичный курс, земляки Хвана и дружественные им китайцы укатили пациента куда-то вглубь здания: видимо, с постановкой капельниц здесь порядок и без меня.
Мои пожелания, что контроль должен осуществляться врачом, были молча проигнорированы.
— Да не грузись ты! — Ван собирается легкомысленно махнуть рукой (слава богу, второй), но вовремя спохватывается.
Ну и я успеваю его придавить к кушетке, чтоб не дёргался.
— За лекарство деньги отдадут, можешь не волноваться! — он неверно истолковывает мою гримасу. — А насчёт доверия тебе их пациента, тут всё просто. Ты же сам сказал — после прихода в сознание и бред возможен, и всё такое?
— Да. Но не совсем после прихода, а как раз на…
— Неважно. Главное — он будет болтать языком, — товарищ красноречиво ухмыляется.
— А-а-а. Он разговорится в бреду — а тут мои уши чужака, — соображаю наконец.
— Да, и не только твои. Мои тоже, — замечает Хван флегматично. — Я здесь не то чтобы чужой, но кучу нюансов и мне никто говорить просто так не будет.
В этот момент дверь в бокс открывается и появляется мужик под полтос, отзывающийся на имя Лян:
— Поговорим? — он без перехода размещается на стуле у противоположной стены, нарочито безмятежно глядя на Хвана.
— Говорить и раньше можно было. Обычная капельница, — меня продолжает нести. — Она нашему с вами разговору точно не помеха.
Оказывается, и в теле мужика возможны такие знакомые мне нотки истерики, эх-х. Другое дело, я никогда не давала им воли, даже до переноса в этот расчудесный город. А уж тут держать себя в руках сам бог велел.
Есть мнение, что психика, пребывающая в ресурсном состоянии, вопросами смысла жизни не задаётся.
Когда меня застрелили в ковиднике, затем ещё тут попала в тело мужика (бл*, и далеко не альфы — это чтоб сказать ну очень мягко!) — мне было не до рефлексий. Когда надо выживать — рефлексии курят и не вмешиваются.
Погружение в любимое дело на удивление сгладило все возможные виды стресса.
Как-то незаметно, но очень плотно встал вопрос: А ЗАЧЕМ мне тут выживать?
К сожалению, успокоившись, я чувствую, что во мне нарастает очень серьёзный внутренний конфликт. Если коротко — такая (и эта) жизнь мне просто не нужна.
Никому не говорила этого вслух здесь. Во-первых, некому; во-вторых, не до того было.
А сейчас…
В теле мужика — это раз. Лично у меня утрачиваются все ключевые жизненные мотивации. По целому ряду причин, без излишних интимных деталей.
Два. Этот планетоид — тюрьма. Достаточно комфортная, где-то очень гуманная, почти не отличающаяся от самой обычной жизни там во многих странах — но тюрьма. Пусть и сдобренная летающими автомобилями, нейро-концентраторами, медицинскими роботами.