Часть 1
Нимфа
– Я думал, она умерла, – шепнул кто-то. Я не знала, кто сказал это, но знала, что говорили обо мне.
Помню коридоры школы в первый день выпускного года. Помню шкафчики, зеленые, как мухи, и темно-коричневые, как болезнь.
«Слышала, ее забрали в психиатрическую больницу, там она и была весь прошлый год. Какая же она шлюха. Видели шрамы у нее на руках?»
Помню, я проснулась рано в то утро, волнуясь перед предстоящим днем, долго выбирая, что надеть. Мама пыталась заплести мне косу, но выглядело неидеально, поэтому я распустила волосы. Помню, поняла, что забыла почистить зубы, только когда уже зашла в школу и подбирала код к шкафчику.
«Ее выгнали. Она бросила всех друзей. Слышал, она пыталась покончить с собой».
Помню, я шла одна.
Об одиночестве написано много литературы. Об одиночестве как о предпосылках любви. Будто ты не можешь по-настоящему полюбить кого-то, пока не окажешься в одиночестве и без любви на какое-то время. По крайней мере, если ты женщина. Будто период затянувшегося одиночества является очищением, делает девочку достойной мужской любви. Вспомните греческие мифы: «Одиссей» – Калипсо и ее колдовской танец на острове в полном одиночестве, Пенелопа и ее двадцатилетнее ожидание, пока не вернется странствующий муж. Вспомните наши сказки и истории, которые мы рассказываем дочерям перед сном: Золушка, трудящаяся в грязи, пока не примерила туфельку; Рапунцель, живущая в башне, где единственной компанией ей были ее длинные волосы. А потом появляется принц, который ее спасает.
Набоков писал, что все хорошие истории – сказки. В семнадцать я не могла дождаться, когда стану чьей-нибудь принцессой.
Все началось не случайно. Середина сентября: я ходила на уроки писательского мастерства, а еще на английский, в театральный кружок, в студию искусств, на курсы математики и латинского. Ненавидела алгебру, обожала латинский. Но больше всего мне нравилось писать. Моя учительница по писательскому мастерству, мисс Кроикс, была новенькой. Она ничего обо мне не знала, лишь видела записи школьного социального работника. На уроке она предложила мне написать на пустых страницах все, что я захочу.
Фиолетовыми чернилами она выводила комментарии в моей тетради для сочинений с обложкой в черно-белую крапинку: что-то вроде «Какая фраза!» или «Как точно!», или «Вау!» с кучей восклицательных знаков. В семнадцать я заполняла тетради быстрее потока воды.
В тот понедельник она написала в моей тетради в конце выполненного задания своими витиеватыми буквами: «Зайдешь пообщаться после уроков?» Этот вопрос меня напугал: она узнала о моем прошлом? Поговорила с кем-то? Теперь она тоже считает меня сумасшедшей? Остаток дня я провела с тяжелым сердцем, и все внутри у меня дрожало.
Открыв дверь ее кабинета, я была уверена, что будут проблемы, что я снова разочаровала кого-то из взрослых. Она оказалась не одна. Из-за большого количества предметов учителям приходилось делить кабинеты друг с другом, и мне показалось, я узнала мужчину, сидящего рядом с ней – еще один новый учительанглийского. Я видела его до этого в коридорах.
Мисс Кроикс жестом подозвала меня к своему большому деревянному столу. Другой учитель был высоким, широкоплечим, сидел, склонившись над столом.
– А вот и юная леди, о которой я говорила. Элиссон, – сказала она ему. – Элиссон, это мистер Норт.
Точно. Он. Когда ты мало разговариваешь, то много чего слышишь – девчонки считали его горячим. Его темные волосы достаточно длинные, чтобы убрать за уши, однако достаточно короткие, чтобы быть приемлемой длиной для взрослого. У него настоящая щетина, не каждый старшеклассник мог похвастаться таковой, и он презирал правило, согласно которому учителя должны носить галстуки. Я заметила, что на боковом кармане его рубашки вышит крошечный лось – он одевался в Abercrombie&Fitch[1], как студенты. Смешанные сигналы взрослого мужчины и молодого парня наполняли пространство, делая все вокруг густым, тихим и мягким. Мы встретились взглядом, и я почувствовала себя олененком, пойманным врасплох на лугу. Дыхание сперло, и внутри все сжалось. Он был той самой практически идеальной смесью дозволенного и запретного, идеальный подростковый леденец.
Мистер Норт протянул мне руку. Я моргнула, выдохнула и пожала его руку крепко, как меня учила мать. Когда наши ладони соприкоснулись, меня наполнило необычное чувство, словно электрический ток замкнулся в цепи, все во мне внезапно ожило.
– О, – сказал он, впечатленный или удивленный моим рукопожатием, или по крайней мере притворяющийся таковым.
На моем лице по-прежнему читался немой вопрос. Мисс Кроикс объяснила ему: