Должен быть и второй фактор, который для таких существ, как мы, делает привлекательной веру в эссенциалистские интерпретации того рода, которые предлагает Нагель. Этим фактором может быть отрицание смерти. В главе 2 мы увидели, как процесс феноменального моделирования нуждается в эвристике, которая сжимает просторы логического пространства до двух существенных классов "предполагаемых реальностей", то есть тех моделей мира, которые каузально способствуют и релевантны процессу выбора. Первый класс составляют все желательные миры, то есть все те миры, в которых система наслаждается оптимальными внешними условиями, большим количеством потомков и высоким социальным статусом. Мир, в котором мы потенциально независимы от наших физических тел, мир, в котором индивидуальное выживание в принципе возможно, безусловно, является желанным миром для таких существ, как мы. Индивидуальное выживание - один из высших биологических императивов, вписанных в нашу эмоциональную самомодель: Вот откуда мы родом. Даже если мы не можем осуществить необходимые феноменальные симуляции, мы можем чувствовать, что такие симуляции удовлетворяют ограничению 11, ограничению адаптивности. Они эмоционально привлекательны, и именно поэтому такие существа, как мы, слишком готовы к определенным неточным описаниям и, в частности, к связанным с ними предположениям о метафизической возможности. Ложные убеждения, безусловно, могут быть адаптивными. Если психическое здоровье определяется как целостность и стабильность Я-модели, то некоторые типы ложных убеждений могут даже способствовать психическому здоровью. Таким образом, ответ заключается в том, что существует второй функциональный фактор: интуитивное правдоподобие не только сочетается с феноменальной возможностью как таковой, но и с адаптивностью. Но на что, в этом особом случае картезианских и эссенциалистских интуиций о феноменальном "я", направлена адаптация? Вот умозрительная гипотеза: она может быть направлена на недавнее изменение в нашей Я-модели. Этим изменением могло стать разделение на прозрачную и непрозрачную части, и, в частности, на совершенно новую ситуацию, когда это разделение сделало факт нашей смертности когнитивно доступным. Мы заплатили высокую цену за то, чтобы стать когнитивными субъектами, и эссенциалистские фантазии могут быть попыткой минимизировать эту цену настолько, насколько это возможно. Подробнее об этом в заключительном разделе.
В Шестой медитации Декарт попытался представить как очевидную истину, что "между разумом и телом существует огромное различие в том отношении, что тело, в силу своей природы, всегда делимо, а разум полностью неделим". Это совсем другая ситуация. Здесь мы ясно видим, как интуитивное правдоподобие коренится в феноменальной необходимости. Невозможно, чтобы наш разум не был "абсолютно единым и целым" (по выражению Декарта), потому что такие существа, как мы, не могут проводить соответствующие феноменальные самосимуляции. Как отмечалось выше, одно из самых фундаментальных функциональных ограничений ПСМ заключается в том, что система, работающая в настоящее время под его управлением, не может намеренно расколоть или растворить его. Вы когда-нибудь пробовали? И если путать феноменальное с логическими модальностями, то может показаться, что то, что невозможно, необходимо, в некотором смысле априорная необходимость, которую теперь нужно объяснить. Существование единого, унифицированного "я" может даже показаться метафизически необходимым. Но это не так. Как показывают нейрофеноменологические примеры, представленные в предыдущей главе, существует множество видов сознательного, но крайне фрагментарного самомоделирования, которые, правда, строго невозможно представить. Можете ли вы представить себе, каково это для пациента Котарда - быть абсолютно уверенным в том, что он не существует? Можете ли вы представить себе, каково это для шизофреника, когда в его сознание проникают чужие мысли? Для здоровых людей просто нет возможности представить себе это ясно и отчетливо. И, возможно, у этого очевидного факта опять-таки есть более глубокая, телеофункционалистская причина.
Проще говоря, мы не должны представлять себе патологические ситуации, потому что диссоциативные самосимуляции ставят под угрозу функциональную целостность организма в целом. В конце концов, Я-модель в своей глубинной функциональной основе - это инструмент, используемый в гомеостатической саморегуляции, инструмент, позволяющий сделать индивидуальный процесс жизни как можно более последовательным и стабильным. Слишком долгая игра в ее сознательной автономной части может в конечном итоге поставить под угрозу элементарные процессы элементарной биорегуляции. Это может привести к болезни. Синдром Котара, шизофрения и другие расстройства идентичности - это крайне дезадаптивные ситуации, которых следует избегать любой ценой. Все ситуации, в которых сознательная Я-модель, так или иначе, представляет систему распадающейся на две или более частей (снова вспомните пример с ОБЭ в разделе 7.2.3), обычно являются ситуациями, в которых организм просто находится в большой опасности смерти. Целостность организма в целом находится под угрозой. Поэтому соответствующие самосимуляции эмоционально непривлекательны; они могут даже вызывать реакцию страха. С этим связан тот факт, что многие люди считают мучительным, болезненным или угрожающим серьезно пытаться понять пациентов с тяжелыми психическими расстройствами или находиться среди них в течение длительного времени. Картезианская интуиция неделимого "я", кантовское понятие трансцендентального субъекта - обнадеживающая идея "я думаю", которая, по крайней мере в принципе, может сопровождать все мои сознательные Vorstellungen, - коренятся в этой особенности нашей репрезентативной архитектуры, в функциональной неспособности системы в целом расщепить свою PSM. Вот почему монистические или натуралистические теории субъективности неизбежно поражают нас как глубоко контринтуитивные, а зачастую даже как эмоционально непривлекательные. Конечно, все это не является аргументом в пользу того, что Декарт и Кант, возможно, не были правы.