– Так точно. На 56 странице. Значит, это не у меня, а у всего класса склероз? – ее лицо вдруг стало мертвенно бледным. И мы уже прекрасно знали, что за этим последует.
– Значит, только Скворцов сделал домашнее задание? – еще раз (на всякий случай) уточнила она и красноречиво взглянула на меня.
– Я тоже не сделал, – пожал плечами Тормозок и снова «пропал». О таких говорят, что они постоянно на своей волне.
– Да кто ж тебя за язык тянул? – почти хором отозвался класс.
В общем, в оставшееся время мы писали контрольную и, естественно, ни черта не успели, а за домашку дружно получили двойки. А потом Алексеевна пошла жаловаться на нас классному руководителю. Должен же он провести воспитательную беседу со своими учениками!
После звонка Громов заговорщически подмигнул своим дружкам, и те быстро забаррикадировали дверь – притащили учительский стол, а Степанова отправили в коридор, чтобы стоял «на шухере». Когда Громов повернулся ко мне, я очень испугалась: почти бескровное лицо, фиолетовые синяки под глазами, которые выглядели теперь еще темнее, весь он как бы принял облик хищника, не знающего пощады.
– Что ты собираешься делать? – я схватила его за руку, но он грубо меня оттолкнул.
– Прости, Страшила, но мне сейчас просто необходимо избить этого придурка.
Не думаю, что Громов затеял это из-за двойки. Мне кажется, его никогда особенно не интересовали свои оценки. Дело было точно в другом, и причина – глубже, но я ничего не знала и поэтому не смогла его удержать. Хотя, если честно, в тот момент я ненавидела Скворцова точно так же, как и остальные одноклассники.
Громов ударил Тормозка по лицу, пока тот с закрытыми глазами слушал музыку. Из разбитого носа потекла кровь, и когда Скворцов открыл глаза, вид у него был такой растерянный и невинный, точно он продолжал спрашивать: «За что вы меня так? В чем я перед вами виноват?» Громов наносил удар за ударом, как будто перед ним был не человек, а боксерская груша, Скворцов даже не защищался и не вставал с места. Мы молча наблюдали за этой картиной, не чувствуя жалости и желания помочь. Только Кирюшина пыталась перехватить руку разъяренного Громова, которого было уже невозможно остановить, и оказалась прижатой к стене одним из дружков негласного лидера. Потом она громко закричала, чтобы привлечь внимание, но наша красотка Ангелина заклеила ей рот скотчем. Да, это было жестоко, и чем дольше я смотрела, тем больше понимала, что Громов злился вообще не на Скворцова, а на кого-то другого, поэтому утратил чувство реальности, перестал контролировать свой гнев. Кто знает, может быть, Наркоша и убил бы нашего аутиста, если бы маленький тщедушный Антипов не пискнул:
– А давайте-ка заглянем, что там прячет в своем телефоне наш Тормозок.
Громов остановился.
– Оказывается, Тормозок сидит вконтактике! – во всеуслышание объявил Антипов, влез на парту и высоко, как только мог, поднял телефон Скворцова. Лицо последнего утратило всякое сходство с человеческим и превратилось просто в какое-то кровавое месиво.
– Смотрите, на аве какой-то осьминожка! – все засмеялись, а у меня защемило сердце.
– Octopus Sapiens, – с деланным английским акцентом прочитала латинские выражения Ангелина. У меня потемнело в глазах, хотелось проснуться в своей кровати и понять, что все произошедшее – сон, сходить на кухню, выпить стакан воды и успокоиться.
– Ну что, почитаем личку?
И тут я крикнула: каким-то внутриутробным, нахально-дрожащим, но очень громким голосом:
– Прекрати! Положи на место!
Этот голос заставил очнуться даже Громова, он молча взял из рук Антипова скворцовский телефон и с грохотом кинул на парту.
Большая перемена закончилась, мы вернули учительский стол на место и расселись по местам. Скворцов схватил телефон и тут же выбежал за дверь, даже не забрав рюкзак. Освобожденная Кирюшина сорвала скотч и тоже ушла из класса. Громов сидел на своем месте, обхватив голову обеими руками, точно в каком-то оцепенении. А я больше не стеснялась своих чувств и рыдала в открытую, но никто не обращал на меня внимания.
Наверное, я на самом деле жестокая и эгоистичная. Я не переживала о Скворцове с разбитым лицом, который оставил на полу пятна ядовито-коричневой крови. Мысли бессвязным потоком крутились в моей голове:
«Как это могло случиться? Это же шутка, неправда? Не может быть наш Тормозок моим Octopusом? Как я могла полюбить Скворцова?»
ЕЛ пришел только под конец урока – весь бледный, но с болезненными красными пятнами на щеках. Мы его никогда таким не видели: бесповоротно разочарованным и вмиг, за несколько несчастных минут, постаревшим. Казалось, он разучился улыбаться и вообще выглядел так, как будто только что на его глазах кто-то умер. Вместе с ним вернулась такая же бледная и строгая Вика Кирюшина, у нее стало такое некрасивое лицо, что я невольно застыла от ужаса со своим широким открытым ртом. И вдруг я поняла, почему они так выглядели, как будто вернулись с похорон.