Сижу в парке недалеко от школы. На часах уже полпервого ночи. Немного холодно и страшно, но, если честно, мне все равно. И эта дурацкая пицца, которую я затоптала ногами с такой яростью, как будто она одна во всем виновата. В животе урчит, хотя едва ли я могла бы сейчас что-то съесть. Просто тупая физиология.
Я позвонила Саше. А она была такая счастливая, сказала, что Егор будет учиться с нами до конца учебного года. Не понимает, зачем ему уезжать в какое-то кадетское училище, постарается уговорить его остаться. А мама Скворцова испекла для нее пирог и пригласила на день рождения. Не на свой, на день рождения Егора, и теперь Саша мучается, не знает, что подарить. Не понимаю, зачем я все это записываю. Может быть, мне страшно перейти к самому главному… Знаешь, я ведь купила эту тошнотворную вегетарианскую пиццу, потому что Вероника не ест мясо. А я люблю. Да, я просто обожаю мясо, и давлюсь этой травой, когда ем вместе с тетей. Она думает, что я тоже такая же и мне жалко животных. Жалко, но я все равно люблю мясную пиццу…
Нет, это совершенно невозможно. Опять несу какую-то чепуху.
В общем, шла я туда не ради пиццы, а чтобы ее обнять. Ее, эту бесчувственную, злую предательницу. А она даже не подозревала, что я прижалась к стене у соседнего подъезда и кусала губы, чтобы не разрыдаться. Никогда не слышала, чтобы она так неприлично громко смеялась. Мне кажется, я ее ненавижу! А он… У меня нет слов. Он ведь тоже предатель. Только она все равно хуже, потому что я ей все рассказывала. Они держались за руки, как будто им не по тридцать с лишним лет, а по пятнадцать. Это было так отвратительно, когда он сказал:
– И как бы я жил без тебя?
Учитель литературы, а говорит такие банальности. Я хотела выскочить из своего укрытия и ударить его этой картонной пиццей по голове – а лучше сразу обоих.
Почему она мне хотя бы не рассказала? Я же всегда ей так доверяла! Я думала, что мы настоящие подруги, а она относилась ко мне, как к ребенку. Наверное, еще посмеивалась тайком над моей нелепой влюбленностью в учителя. Может, даже ему рассказала, и они смеялись так же громко, как и сейчас.
Вот тогда я и решила умереть прямо в этом парке. Недалеко от школы. Пусть Яшин чувствует свою вину. Пусть они послушают эту запись и ужаснутся тому, что со мной сотворили. Пусть знают, что я их ненавижу.
А я замерзну на этой деревянной скамейке, и дворник проворчит над моим телом: «И что за поколение нынче пошло. Только и делают, что мусорят!» Приправляя фразы матами, соберет засохшие куски растерзанной пиццы и запихает в свой огромный мешок. А на меня махнет рукой, подумает, что напилась…
Личный блог Кота Шредингера
Никак не мог заснуть, всю ночь прокручивал в голове одну и ту же мелодию и раздумывал, как бы ее лучше доработать. Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь снова начну этим заниматься. Но если мама что-то заподозрит, то с гитарой можно будет попрощаться. Окончательно и бесповоротно.
Полшестого утра я вышел из дома, потому что больше не мог находиться в своей тесной, душной каморке. Решил прогуляться по парку и немного поиграть в приложении. Каким убогим кажется мне теперь этот электронный звук!
Когда я пробрался к любимой скамейке, то чуть не закричал от страха. Сначала мне показалось, что девушка, склонившая голову на колени, мертва, но потом я узнал в ней свою одноклассницу. Это странно, но я успокоился, потому что эта девчонка, которую мы называем Тупицей, всегда выглядела слишком не от мира сего, чтобы быть смертной. Конечно, сам себя успокаивал, но внутри все сжалось, я грубо толкнул Кирюшину и крикнул в самое ухо:
– Просыпайся, Тупица!
Она открыла глаза, и я вздохнул с облегчением. Правда, сама Вика не выглядела сколько-нибудь радостной, как-то дико посмотрела на меня, разочарованно поджала губы и пробормотала:
– Не умерла… – а потом просто спрыгнула со скамейки и медленно пошла, качаясь в разные стороны. – наверное, все-таки не до конца проснулась или что-то употребила. Я ведь ее совсем не знаю.
Настроение играть рассеялось, я зевнул, пожалев, что не остался в теплой кровати, в потом почувствовал, что сижу на каком-то предмете, который мне очень мешает. Привстал и увидел сотовый телефон. Кирюшина оставила. Я выругался и положил его себе в карман – все равно в школе увидимся.
Но в школу она так и не пришла, и я вспомнил о телефоне только дома. Вы не думайте, я никогда не интересовался личной жизнью этой странной девчонки и уж тем более не собирался читать ее дневник. Я хотел только позвонить кому-нибудь из ее родных и сообщить о найденном телефоне, но Кирюшина что-то записывала на диктофон, а запись стояла на паузе…