Так вот, господа, как иногда большие дела делаются: человек ни разу за свою службу не рассердился, не принимал никаких принудительных мер для водворения порядка в полку, а между тем завел такой образцовый порядок, такую дисциплину и так всех подчинил своему авторитету, что можно было наверно ручаться, что этот полк нигде не осрамится и везде блестяще выполнит свое назначение. Этого мало, когда Авалов умер и N-й полк перешел в руки посредственного командира, славный дух продолжал жить, несмотря даже на неловкие шаги нового начальника.
Да, это был истинный талант, который умел обнять не только службу, но и жизнь своего полка, и силою своего авторитета умел насадить везде и во всем чувство порядочности. Трудно подтянуть службу, когда существуют нелады в офицерском обществе, а устранить эти нелады можно только с большим умением и тактом: каждый неловкий шаг, раздражительность, презрительный тон в обращении, ошибочное замечание и прочее могут испортить дело; а главное — надо не чужим, а своим собственным глазом уметь найти центр неурядицы и, не торопясь, а наверняка, убедившись в зрелости своих наблюдений, действовать на него бесповоротно, как подобает твердому начальнику.
— Теперь, — сказал Б., — я перехожу к одному из важнейших и насущнейших вопросов, затронутому моим уважаемым однокашником, а именно к составу офицерского общества (уважаемый однокашник закашлялся и красивым жестом направил пальцы своей правой руки к кончикам усов). Впрочем, не утомил ли я ваше внимание, и то уж рассказана целая повесть, это совсем не обеденные речи. Кстати замечу: наверно, некоторые из вас видят в моем рассказе мистификацию сочинителя. Правда, в настоящее время невозможно найти полк, в котором были бы соединены все перечисленные мною недостатки.
Предположим, что я все это сочинил, то есть представил вам в типах не мир действительный, а мир возможный, общие положительные и отрицательные черты человеческого ума, сердца, знания, характера… Наши выводы и заключения нисколько от этого не меняются.
— Итак, я продолжаю, — сказал генерал, как бы спрашивая, желаем ли мы слушать.
Все присутствующие, кружок которых увеличивался в середине рассказа, находились под впечатлением интересной хроники и выразили желание слушать дальше. Оглянувшись по сторонам, мы заметили, что никто еще не уходил, несмотря на позднее время. Все сидели небольшими группами и большей частью вели серьезные разговоры; только в кружке молодежи, во главе с неистощимым юмористом-предводителем, до сих пор было веселое настроение; раненый туркестанец, за которым все ухаживали, сидел в центре этого кружка и, склонясь на костыль, изнемогал от смеха.
Два генерала с профессором сидели на прежних местах и о чем-то спорили вполголоса, что придавало таинственную важность их серьезному разговору. Старейший кадет, генерал А., в обыкновенное время суровый и недоступный, сидел в расстегнутом до половины сюртуке за стаканом остывшего чая и в чем-то горячо убеждал своих сравнительно молодых собеседников, положив товарищески свою старческую сухую руку на плечо одного из оппонентов. Запах отличнейшей сигары, которую умеют где-то разыскать и терпеливо выдержать одни только любители-старики, разносили из угла, занимаемого кружком генерала А.
Мы отпили ликеру, закурили папиросы и приготовились слушать своего интересного рассказчика.
— Да, господа, — продолжал генерал Б., — так я перехожу к самому интересному вопросу; вы затронули едва ли не самое важное место в нашем войсковом строе — офицерский состав. Для нас, да я думаю, что и для врагов наших, представляется несомненным фактом, что ни одна армия в мире не имеет такого чудного контингента солдат, как наша; но попробуйте отдать этих солдат в руки дурным офицерам, а, например, китайских — хорошим, и вы непременно увидите, что через несколько лет китайская армия будет вдесятеро лучше нашей. Я даже больше скажу: хороших солдат гораздо легче испортить, потому что они именно тем и хороши, что слепо идут за своим командиром. Итак, нечего распространяться о том, какой вред армии и своему отечеству наносит офицер, случайно, без всякого призвания заброшенный в армию только потому, что надо же где-нибудь пристроиться, чтобы сразу получить хоть маленькое жалованье. Откуда может явиться у такого офицера любовь к своей части, стремление к совершенствованию? Может ли он носить в своем сердце идеалы воинской доблести? А если этого нет, то остается только одно: забота о своем жизненном благополучии — аккуратное, но пустопорожнее отбывание шаблонной службы, приноровленное к привычкам и капризам начальства, и вечное стремление пристроиться куда-нибудь подальше от жертв, требуемых от воина отечеством. Служба прослужена, пенсия выслужена, — чего же больше надо такому человеку? Он с тем и шел на военную службу.
Конечно, бывают исключения: среда воспитывает людей и в зрелом возрасте, ко для этого нужно, чтобы она сама состояла из людей, отвечающих своему назначению, и не заполнялась людьми, нуждающимися в воспитании. Талантливые начальники (ах, как они нужны нашей армии!) увлекают за собой всех поголовно; масса захватывает и слабых духом и заставляет их делать свое дело. Наконец, бывает и так, что человек, поступая на службу, не чувствовал в себе военной жилки и вдруг нашел ее в глубине своей природы и стал полезным во всех отношениях офицером. Но все это, господа, случаи исключения, а мы берем общее положение.
Итак, для образования сплоченной, деятельной и проникнутой хорошими принципами военной семьи нам нужен офицер, во-первых, воспитанный, то есть способный слиться с порядочным обществом, во-вторых, человек с истинным призванием к военному делу. Откуда, каким способом комплектования можно достать его?
Знаете, господа, может быть, вам покажется странным, но я скажу прямо: я сторонник касты, конечно, не такой, как в древности, не замкнутой, не отчужденной от общества, но все-таки настоящей касты, которая бы увлекала человека всецело и бесповоротно… Нам нужен офицер, обожающий свой мундир, свой быт, все особенности военной службы с ее лишениями и опасностями, — офицер, которого ни за какое жалованье нельзя было бы сманить ни в акциз, ни на железную дорогу, чтобы все это казалось ему скучным, неприветливым, совершенно чуждым его сердцу… Богатейший и неиссякаемый источник для получения таких офицеров находится у нас под руками: это — наши дети, для которых в недалеком будущем, судя по современным мероприятиям, широко откроются двери кадетских корпусов.
Что такое сын офицера? В большинстве это человек, который с детских пеленок проникается оригинальной прелестью военной жизни. В младенческом возрасте он уже бывает счастлив, когда ему импровизируют военный мундир. Едва он начинает лепетать, как уже учат его военной молитве за царя, и образ государя, столь обаятельный в военном мире, чудно рисуется в его детском воображении. Он засыпает под звуки военной зари и далеко уносится в своих мечтах в область героизма, слушая солдатские песни, исполненные военной поэзии. Учения, маневры, стрельба, стройные линии солдат, военная музыка, знамя, окруженное своими защитниками, — все это становится ему близким, родным, он тоскует по этой обстановке, если отрывается от нее, и его совсем не тянет в какой-нибудь иной мир; он мечтает о кадетском корпусе. Там он получает удовлетворение, чувствуя себя как бы на службе, и привыкает гордиться этим; воспитывается под руководством надежных офицеров (не тех воспитателей, которые в былое время советовали способным юношам бросать военную службу) и проходит курс, в котором умственные и физические упражнения строго регулированы и соображены с развитием детского организма (в этом отношении, то есть в вопросе о здоровом теле и здоровом духе, военная педагогика далеко опередила гражданскую). В корпусе мальчик становится стройным, здоровым, жизнерадостным, сохраняет полную энергию к дальнейшему труду и приобретает приличные для общества манеры — словом, становится вполне готовым для перехода на действительную службу. Окончив военное училище, он уже представляется человеком, как говорится, слепленным и в нравственном, и в умственном, и в физическом отношении именно из того материала, который необходим для состава офицерского корпуса.