На этом месте рассказчик остановился и, оглядываясь по сторонам, стал искать кого-то глазами. Через свои синеватые очки он заметил высокопоставленного молодого генерала, одного из тех, что вели беседу с профессором, и тихонько обратил на него наше внимание. «Он очень занят этим вопросом, — сказал Б. вполголоса, — и дай Бог ему успеха в этом: доброе и большое дело сделает для нашей армии…»
Мы оглянулись по сторонам. Оживленный говор, затянувшийся далеко за полночь, понемногу стал умолкать. Группы собеседников расходились; проходившие мимо нас однокашники горячо пожимали нам руки, и их довольные лица свидетельствовали о приятно проведенном времени. Предводитель, провожаемый молодежью, ушел несколько раньше, а два генерала с профессором оканчивали свой разговор стоя. Мы нашли нужным подождать их и проводить. Они были, видимо, тронуты этим и сейчас же вступили с нами в приветливый товарищеский спор, который продолжался на лестнице и в швейцарской даже в то время, когда все надели шинели.
Генералы уехали в своих экипажах, кроме нашего рассказчика, которого мы проводили до извозчика.
Уже утренняя заря занималась, когда мы прощались с нашим симпатичным стариком. Он остановился у дрожек и как будто не хотел расстаться с нами. Каждый из нас чувствовал, что мы имеем дело с человеком, может быть, и увлекающимся, но, во всяком случае, цельным, убежденным, верящим и любящим, а такие люди всегда симпатичны и интересны.
— Знаете, господа, — сказал он на прощание, — в переживаемое нами время, когда многое в общественных наслоениях изолгалось, изнахальничалось, как приятно чувствовать себя принадлежащим к порядочному обществу. Военный мир непременно должен представлять один из законченных образцов такого общества: в нем есть светлые и вполне определенные идеалы, за которые можно зацепиться, есть на чем душе успокоиться… Ведь вот, я уже в могилу смотрю, сомневаюсь, буду ли на обеденной перекличке будущего года, а всегда сердце, как у юноши, бьется от восторга, когда вижу что-нибудь прекрасное в военном мире.
II
Дисциплина в бытовом ее применении
Разговор происходил в военном кружке на одном из четвергов у генерала Г. Эти четверги были очень интересны: собиралось человек до 30 и более разного возраста, чинов и ведомств; бывали и представители ученого мира, прежней эпохи и нынешней. Хозяин, богатый и одинокий генерал-барин, служивший без жалованья, толстый, веселый, румяный, как юноша, несмотря на свои почтенные годы, одинаково был рад каждому гостю, будь это высокопоставленное лицо или простой армейский подпоручик. Он обладал замечательной способностью очаровывать каждого гостя своим тонким вниманием; подмечал привычки и даже капризы почтенных людей и всегда угождал им; ученых выслушивал со сдвинутыми бровями, с изящными одобрительными жестами и подобающим терпением, а нас, простых офицеров, замечательно ловко вводил в общий разговор, — вообще умел прекрасно регулировать обмен мыслей в этом оригинальном собрании.
В описанный нами вечер собралось довольно большое общество. Просторный, уютно обставленный кабинет хозяина был полон гостями, тесно разместившимися на кожаных диванах. Тонкий аромат хороших сигар, усердно разбираемых из тут же стоящего ящика, наполнял воздух этого солидного салона. Другая часть общества разместилась в соседней гостиной; оттуда доносился сейчас же узнанный нами старческий, слегка дребезжащий голос, и нас сразу потянуло туда. Это был генерал Б., один из старейших кадет N-го корпуса, симпатичный человек, с которым мы сблизились на ежегодных товарищеских обедах.
В гостиной мы присоединились к тесному кружку человек в 15. Разговор шел о дисциплине вообще, как понимается она в военном строе, и в частности — о дисциплине ума и характера, что привело собеседников к горячему спору с несколько философским оттенком. Генерал Б. выходил из себя.
— Помилуйте! — говорил он. — На что же это похоже? Сын моего приятеля К., скромный, воспитанный и весьма способный юноша, вышел в офицеры, и через год нельзя узнать его: с какой-то трактирной манерой опрокидывает рюмку за рюмкой; кряхтит и даже кашляет как-то не по-человечески; папиросы не вынимает изо рта; сидит в обществе развалившись, с закинутой назад головой, насвистывает из оперетки и рисуется своей грубостью с отцом. По вечерам его все тянет куда-то, не хочет ни в гости, ни в оперу. «Мне, — говорит, — надо маленькую рекогносцировку произвести…» — и т. д.
Помилуйте, что же это за субъект? Откуда берутся такие типы? Какие причины возникновения этого современного бурбонства? Но это еще не все; вы послушайте его разговор с отцом.
— Неужели ты так все время проводишь в полку? — спрашивает отец.
— А то как же? Что же мне прикажете делать — книжки или газеты читать? Нынче все вздор пишут…
— Помилуй, какой же вздор? Наконец, у вас есть библиотека…
— Удивительно интересно труху перечитывать; предоставляю это удовольствие старым девам… Наконец, ты знаешь, что я еще дома все интересное перечитал.
— Ну, а служба? Наверное же, ты ею интересуешься? Без этого не стоит быть офицером.
— Служба? Что ты называешь службой? Для господ подпоручиков она главным образом заключается в обучении новобранцев направо и налево ворочаться; ну, а это занятие довольно скучное, и, кроме того, у нас есть большой мастер на эти дела — фельдфебель Ликсей Иванович, не правда ли, странное имя?
— Как? А воспитание солдат?
— Охота тебе верить всякому книжному вздору: это один сентиментализм…
— Да неужели же ваше начальство примиряется с такими взглядами, не принимает никаких мер?
— Начальство? Да когда же мы его видим? У нас командир старенький, на подъем тяжел, да и слеповат при этом — раз бабу хотел арестовать за неотдание чести, принял ее за солдата. Мы часто во время занятий сидим в собрании, иногда даже в карты играем, а если командир тронется по казармам, то нам дают знать. Он всех находит на местах, умиляется нашей исправной службой и даже благодарности в приказах отдает, такой чудак!
— Ты ужасы рассказываешь, мой друг, ты сочиняешь, мистифицируешь отца…
— Ничуть не бывало… Э! Да что об этом толковать! Ты сам отлично понимаешь, что каждый из нас служит ровно настолько, насколько получает жалованья…
Генерал Б. закачал головой.
— Слышите, слышите, господа? Вот оно в чем суть… Какой низменный, какой возмутительный принцип! Конечно, этот мальчик — попугай, повторяющий чужие слова, скоро нарвется и сгорит. Но разве в нем дело? Дело в отсутствии дисциплины в полку, да не казенной, не внешней, а той, которая могла бы сдержать и направить разболтавшиеся умы и характеры. Внутренняя жизнь офицерского общества — предмет важный и интересный, достойный гораздо большего внимания, чем то, которое ему отдают. Эта жизнь нуждается в законном и твердом регуляторе, без которого общество разбивается на партии, иногда очень вредные, сеющие распущенность… Тогда является на сцену дисциплина иного сорта — подчиненность и поклонение недостойным личностям. Но об этом после, а теперь слушайте дальше.
Совершилась удивительная метаморфоза: отец распущенного юноши пришел в отчаяние, поднял на ноги всех влиятельных знакомых и перевел сына в другой, хорошо известный ему полк. Через какой-нибудь месяц молодого человека нельзя было узнать: сначала он стал задумываться; его сразу ошеломило приличие и порядочность общества, в которое он вступил; деликатное обращение начальства; радушие и внимание товарищей, аккуратно отдававших ему визиты, и прочее, и он стал все это сравнивать со своим положением в прежнем полку, где его третировали, насмехались над его скромностью и наивностью до тех пор, пока он сам не стал распущенным человеком. Когда же ему пришлось в этом новом полку заболеть и его по заведенному обычаю навестили не только товарищи, но и начальство, он был глубоко растроган и всей душой готов был слиться с этим прекрасным обществом. С тех пор он стал скромным, симпатичным; куда девались эти угловатые манеры, этот пошлый тон; даже по наружности точно красивее стал: лицо чистое, глаза ясные, жизнерадостные, стройная осанка, щеголеватость в одежде… Его так и тянуло в полк, о котором он иначе не говорил, как с восторгом; о товарищах отзывался, точно влюбленный. Стал педантично посещать занятия; иногда без чаю убегал, чтобы явиться заблаговременно, до прихода ротного командира, и нередко приносил домой работы по вечерам: солдатские диктовки, тактические задачи, материалы для «сообщения»; даже завел маленькую военную библиотеку, подражая товарищам, интересующимся военной литературой.