Не обошел вниманием Потемкин и такой больной вопрос, как прическа военнослужащего. При Петре I солдаты носили волосы довольно длинные и свободно распущенные. В анненские же времена были введены пудра, пукли, солдаты, офицеры стали увязывать длинные волосы в косы, которые у рядовых обтягивались черной кожей, а у офицеров шелковой лентой того же цвета. Требовалось носить усы, а те, у кого они не росли, обязаны были приклеивать фальшивые. Потемкина буквально возмущали несвойственные воину прикрасы: «Завивать, пудриться, плесть косы — солдатское ли сие дело? На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то и готов. Если б можно было счесть, сколько выдано в полках за щегольство палок, и сколько храбрых душ пошло от сего на тот свет! И простительно ли, что страж целости отечества удручен прихотями, происходящими от вертопрахов, а часто и от безрассудных!» В самом деле, мода на косы была не только вредна, неудобна, отнимала массу времени, но, кроме того, вводила солдат в дополнительные расходы по приобретению лент, пудры, помады или муки, кваса, сала для придания формы прическе. Потемкин отменял все это — короткая стрижка заменила прежний фасон.
Но удобная потемкинская форма просуществовала лишь до вступления на престол Павла I. Кто знает, какими мотивами руководствовался новый монарх: ненавистью к плодам деятельности любимца своей матери или горячей уверенностью в то, что прусский вариант воинской одежды выигрывает и в аспекте удобства, и в плане красоты? Во всяком случае, немедленно отставляются и каски с лопастями, и куртки, и сапоги с широким голенищем. Армия вновь обрядилась в очень похожие на мундиры Петра Федоровича кафтаны и камзолы, однако павловский устав советовал делать кафтаны «в меру долгие и не короткие», а штаны «не узки, не широки, не долги», так что совсем уж неудобной эту одежду нельзя назвать. Но возвратились к русскому солдату треуголка и ненавистные пукли с косами. Правда, Павел удружил ему тем, что отменил плащ-епанчу и ввел шинель.
Подробно разработанный Устав 1796 года хоть и узаконивал косы, пудру и помаду, но в то же время требовал неукоснимого соблюдения правил личной гигиены, как-то: мытье рук, лица, еженедельное посещение бани, бритье через каждые два-три дня. Воин, как требовал Устав, должен был иметь всегда «вид солдата, а не мужика». И еще в этом своде военного законодательства имелось следующее замечательное распоряжение, так согласующееся с антиаристократическим тоном павловской политики: «…каждого рядового наставлять, чтобы учтиво, но смело знатным людям отвечал и говорил».
Заговорив о личной гигиене военнослужащих, невозможно не коснуться правил, которыми обусловливалось пользование мундиром в XVIII веке. Несмотря на то что воинская одежда строилась на личные средства солдат, последние являлись лишь номинальными владельцами мундиров. Мало того, что тщательно следить за опрятностью платья солдат обязывали распоряжения уже петровской поры, но ни в коей мере не дозволялась продажа формы, ее утеря. Владелец у мундира был как бы двойной: солдат и полк. В 1706 году наказали шпицрутенами пушкаря Ивана Репку, потерявшего строевой кафтан, «напившися пьян», а по поводу пушкаря Федора Маркова «за то, что он продал с себя в пьянстве мундир», была получена сентенция: «…прогнать спицрутены чрез весь полк три раза и написать в службу по-прежнему». Полковое начальство (особенно в период Северной войны и даже позднее) дорожило буквально лоскутом форменной одежды. Так, в 1729 году был отыскан у крестьян мундир бежавшего из части солдата Григория Астафьева. Возвратили в полк такую «форму»: «…шляпа обрезана… толка одна кафтанная задняя половина да четыре лоскута байки». И поскольку дезертира не нашли, «доправили» стоимость мундира на крестьянине, дерзнувшем купить казенную одежду.
Если военнослужащего из нижних чинов переводили в другую часть, то мундир, стоимость которого не была полностью выплачена солдатом, оставался в полку, взамен же выдавался «серый» кафтан из рекрутского гардероба.
Во времена Петра I военнослужащие, признанные по причине дряхлости, неизлечимых болезней, инвалидности негодными к армейской службе, шли в отставку, и их за ревностное служение «царю и отечеству» награждали правом носить мундир и шпагу. Дарованное право являлось привилегией, потому что при Петре же издаются указы, запрещающие гражданским лицам заводить одежду, имеющую сочетание цветов, сходных с мундирными цветами, и этим подчеркивалось особое положение армейского сословия, «всечасно кладущего животы свои на службе государевой». В 1726 году высочайший указ повелевает отставным солдатам, находясь уже вне полков, тщательно следить за своей внешностью, носить немецкое платье и содержать себя в чистоте. Артиллеристы, например, покидая службу, давали расписку с обещанием «бороду брить или ножницами подстригать по дважды в неделе и в немецком платье ходить». Непонятно, правда, было ли мундиром это немецкое платье, или отставным предлагалось воздерживаться от ношения традиционного лишь, русского, чтобы до самой смерти как бы являться носителями черт «прогрессивной» западной культуры.
В самом начале царствования Екатерины II, однако, издается распоряжение: «…никому, кто не имеет воинского чина, мундиров воинских не носить». Не имели права надевать мундир и те, кто, обзаведясь воинским чином посредством приписки к полку, не служил на самом деле в нем. Зато те военнослужащие, кто «отставлялся» с чином, могли носить мундиры «токмо без погонов», но лишь до тех пор, покуда не приобретали на гражданской службе «статский» чин.
Разрешение отставнику периода Северной войны уходить домой в мундире может дать намек о том, что воинской одежды армии вполне хватало, но факты между тем кричат о том, как плохо петровские полки обеспечивались формой, к изготовлению которой российская легкая промышленность только приступила. В 1705 году Аникита Репнин взывал к царю, жалуясь на то, как обносились сапогами, чулками и рубахами воины его дивизии — выходили из строя первыми те предметы, которые испытывали большие механические нагрузки. Репнин писал: «…деньги у них есть, а купить и дорогою ценою не найдут». Меньше года оставалось до Полтавской виктории, а канцлер Г. И. Головин в письме к смоленскому воеводе П. Салтыкову просил немедленно отправить в армию башмаки, сапоги и чулки, «понеже те обуви здесь в армее зело нужны, потребны, ибо солдаты от дальних и трудных походов весьма обувьми обносились, и многие делают себе обуви ис старых кож и в том принуждены ходить».
В 1712 году Шереметев жаловался Петру о поставке в его корпус мундирных вещей, в которых много «негодного», и о совершенной непоставке епанчей и сапог, беспокоясь о том, что «великая вреда данному мундиру чиниться, и не может тот мундир своего времени без епанчей вытерпеть». Кроме того, солдаты генерал-фельдмар-шала были вынуждены обходиться лишь одной парой башмаков и «того для обосели». В связи с этим и высказал Борис Петрович небезосновательное опасение в том, что тяжелое положение с обмундированием может стать причиной дезертирства: «салдаты к сильному побегу велми принуждены будут».
Особенно ценно для нас свидеетельство самого Петра I, тебовавшего, чтобы Т. Н. Стрешнев[15] заготовлял мундир, «не мешкав», объясняя это тем, что «многие полки наги ходят». В бедственном положении находилось положение с мундирами и у русских, воевавших под Штральзундом, где солдаты, по свидетельству очевидца, так мундиром обносились, что «не токмо стыдно перед дацкими, саксонскими, но и самая нужда пришла, понеже наступает глубокая осень и стужа, что неподобно без мундиру нагим в поле или в опрошах вытерпеть».
Трудно было не только изготовить нужное количество одежды, но и доставить ее к «потребителю» по причине ненадежности транспортных путей, тем более во время войны. Платье за границу везли на ластовых судах из Ревеля и Риги. Из-за этого «мундирную нужду» переживали в 1717 году артиллеристы А. И. Репнина, воевавшие в Померании, которые «сильно мундиром обносились». На поиски необходимого обмундирования в Кенигсберг и Данциг посылался будущий российский историк поручик Василий Татищев.
15
Стрешнев Тихон Никитич (1649–1719) — дальний родственник Петра I, видный государственный деятель, ведал заготовками для петровской армии.