Первый визит мой был к казначею, но не потому, что я хотел у него заискивать, а так случилось, по дороге. Наружностью изба, в которой помещался казначей, ничем не отличалась от других изб, отведенных для офицеров, но внутренняя обстановка поразила меня на первом шагу. В грязных и темных сенях, отделяющих летнюю избу от зимней, на протянутой веревке грациозно колыхались две женские юбки, такие же детские панталонцы, пикейное с фалборой одеяльце и много другого белья, ясно, принадлежащего не крестьянину, а его постояльцу.
— Здесь живет казначей? — спросил я нерешительно у черноглазой крестьянской девушки, пересматривавшей белье.
— Здесь, пожалуйте направо.
Но не успел я сделать ни малейшего движения, как указанная мне дверь отворилась, и я лежал в объятиях корпусного товарища, лучшего^руга детства.
— Л***, душа моя, — говорил товарищ, — насилу-то я тебя дождался; с месяц назад, как только прочел в приказе, что ты к нам переводишься, со дня на день поджидаю. Скажи, какими судьбами ты попал к нам?
— Нет, скажи лучше, как ты попал сюда, — ведь ты вышел из корпуса в кавалерию, в уланы, кажется?
— Спешился, вот и все; обстоятельства, братец, обстоятельства; да пойдем же в комнату, там потолкуем. Я познакомлю тебя с женой, она уж заочно давно с тобой знакома, — сказал казначей и, схватив меня за руку, потащил к дверям.
— Как, ты женат? — спросил я, совершенно озадаченный этой неожиданностью.
— Да, уж второй год женат, и сынишка есть.
— И ты с женой да еще с ребенком нянчишься в походе?
— Что делать: сама хочет. Ну да пойдем же в комнату, что мы в сенях-то стоим.
— Но я стесню твою жену, буду женировать ее. Ведь, я думаю, она только что встала, теперь всего восемь часов.
— Нет, брат, мы уже завтракать собираемся; она у меня по-военному, в пятом часу встает; а если ты ее будешь женировать, она уйдет в другую комнату.
— Да где же ты там нашел другую-то комнату? В избе?
— Ну, войди, войди только, сам увидишь.
Мы вошли.
Большая чистая крестьянская изба была разделена вдоль глухой деревянной перегородкой, которая посредине разделялась другою, идущею поперек избы, и таким образом представляла нечто вроде трех комнаток или клеточек; в каждую клетку вела особенная дверь.
— Мари, вот Л***, о котором я говорил тебе; он не хотел войти, боясь стеснить тебя, — сказал казначей, входя в избу.
— Не кричи так, Жан, — нахмурив брови, плаксивым голосом произнесла она, обращаясь к мужу, — не знаешь разве, что Саша только что лег спать, — сделав замечание мужу, она обратилась ко мне: — Очень, очень рада видеть вас, г-н Л. Муж мой с нетерпением поджидал вас, он так счастлив, что чуть даже не разбудил малютку; простите, что я при вас сделала ему выговор.
— Я на вашем месте еще не так наказал бы его, а просто за ухо.
— Нет, он у меня такой милый. — И она поцеловала мужа.
Казначей вспыхнул.
— Не взыщи, Л***, — сказал он, — она у меня такая институтка, что просто беда.
— В этом беды нет, а вот не терпите ли вы беды, живя в такой тесноте?
— У нас теснота? Что вы, Бог с вами, — сказала жена казначея. — Да чего же еще нам больше надо? Пойдемте, я вам покажу наши комнаты (с этими словами она подошла ко мне и взяла меня за руку). Только, пожалуйста, не стучите каблуками, не разбудите Сашу, он плохо спал нынешнею ночью. Вот видите, это наша спальня, — сказала она, введя меня в первую от дверей клеточку (чистота и опрятность, столь несродные с походным бытом, изумили меня). — Тут за стенкой детская, так что я слышу даже, когда Саша повернется, не то что заплачет, — видите, как удобно; а вот приемная и столовая. — Она указала рукой на часть избы впереди перегородки: — Чрез сени, на той половине, кухня и людская. Скажите, разве неудобно? Конечно, вам после петербургских палат это помещение кажется дурным, а нам хорошо, мы люди походные, боевые…
И она залилась звонким, непринужденным ребяческим смехом.
— Положим, пока на месте, оно и хорошо, а если двинуться далее, каково тогда будет?
— В походе мне еще лучше; у нас есть покойный тарантас, я еду за полком, ведь Жан — казначей, ему всегда для ночлега и дневок отводят лучшую избу; к тому же полковой штаб помещается постоянно в хорошей деревне.
— Мари, распорядись-ка завтраком. Л***, думаю, перекусить хочет, да и нам время, — сказал казначей, видимо недовольный наивной болтовней жены.
— Сейчас, мой друг, — сказала она, поцеловав мужа, и выпорхнула из избы.
— Да, счастлив ты, братец, — заметил я, когда хозяйка скрылась, — что тебе досталось такое сокровище; не удивляюсь теперь, что ты возишь ее с собою; она не бремя, а утешение. Скажи, где тебе Бог послал такое счастье?
— Да, я счастлив вполне; и если б только финансовая сторона была в порядке, просто и умирать бы не надо.
Я недоверчиво посмотрел на него.
— Ты давно уже в этом полку?
— Года два будет.
— А казначеем?
— Около того же времени; меня выбрали в казначеи через два месяца по прибытии в полк.
— И ты до сих пор не обеспечил себя?
— Что ты, смеешься или серьезно говоришь это?
— Чему смеяться, ведь казначеи везде и всюду наживаются, это аксиома.
— Нет правила без исключения; правда, воровать можно.
— Какой же расчет был у тебя переходить в пехоту?
— Мои старики желали, чтобы я был ближе к ним; к тому же и дела их расстроились, они не в состоянии были помогать мне; полк этот стоял тогда в их уезде, они и перетащили меня; прожил я с ними год с небольшим, женился и пошел таскаться по свету; вернусь ли опять когда-нибудь, одному Богу известно; все судьба, братец.
— И не раскаиваешься ты, что перешел?
— Жена заставляет забыть все, она за все вознаграждает.
— Ну, а каково товарищество у вас в полку?
Казначей махнул рукою вместо ответа.
— Плохо? — спросил я.
— Поживешь — сам узнаешь, всего насмотришься.
— Неужели нет ни одного порядочного человека?
— Что ты, что ты, разве я сказал это? Напротив, очень много прекрасных людей; ну, а есть и теплые ребята, в семье не без урода.
— А каких больше?
— Для меня первых больше, не знаю, как тебе покажется.
— Адъютант и квартермистр хорошие люди?
— Я живу с ними ладно, но в полку их не любят; адъютант, между нами будет сказано, отчасти горд, а квартермистр глуповат.
— Ну что ж, одно стоит другого.
— Был ты у полковника?
— Был.
— Ну, как он тебе показался?
— Кажется, добрый человек, но…
— Редкий человек, — перебил меня казначей, — лучшего командира сыскать трудно. Узнаешь его покороче — сам скажешь то же; есть, правда, у него некоторые странности, много темных взглядов на вещи, но кто не ошибается в жизни? Конь о четырех ногах, да и то спотыкается. Ты какую роту принимаешь?
— Я не принимаю никакой, я буду исправлять должность младшего штаб-офицера.
— Вот и прекрасно; в каком батальоне?
— Не знаю, но это, я думаю, все равно.
— Ну не совсем; впрочем, главное, мне хотелось быть с тобой, а как ушлют в третий, так не часто будем видеться — он стоит в тридцати верстах отсюда.
— А в этой деревне какой батальон?
— Здесь только дежурная рота; хочешь, я устрою, чтоб тебя назначили в 1-й батальон, он расположен всего в двух верстах от штаба.
— Сделай одолжение, мне все равно.
— Простите, что я так долго возилась в кухне, — сказала раскрасневшаяся от жару хозяйка, возвращаясь в комнату, — но Трофим наш ничего не понимает, все самой надо. Что, Саша не просыпался?
— Нет, спит спокойно; да где же няня? — спросил казначей.