Семён поднялся и сказал, приложив руку в сердцу:
– Ты и так помог. Спасибо тебе.
– Иди уже, не трави душу.
– Прощай тогда.
– Прощай.
У самого края опушки Семён повернулся, хотел что-то сказать, но только махнул рукой на прощанье и углубился в лес.
Антон выждал с полчаса и спустился на землю. Надо было уходить – учитель мужик совестливый. Ещё вернётся, хоронить станет, подцепит заразу.
Майор закинул автомат на спину и заковылял прочь. Рана была легкой – считай, только кожу содрало. Но болезнь… Болезнь брала своё.
Антон откашлялся, сплюнул кровью и пошёл быстрее.
Между Бугом и Днепром
Гнилой угол
Эту историю мне рассказали в маленьком новогрудском шинке.
Я медленно ел гречку со шкварками, когда ко мне подсел дед с лирой. Он заботливо уложил потрёпанный инструмент на лавку и со вздохом облегчения вытянул ноги.
Потом кашлянул и посмотрел на меня.
– Хорошо, – кивнул я, – так и быть, угощу. Но за это ты что-нибудь расскажешь. Интересное.
Старик, конечно, согласился. Я подозвал шинкаря, попросил принести вареной картошки со сметаной. Тот взял медный грошик и удалился.
Дед проводил его взглядом, погладил бороду и заговорил, тихонько подыгрывая на лире:
– Давно ли, недавно ли, далеко ли, близко ли, думай-гадай сам, да только если от Браслава на север принять да пойти день-другой, можно упереться в деревню, что завётся-прозывается Замостье. Под деревней той – болото раскинулось. Не обойти его, не объехать, не перелететь. Звали селяне то гиблое место Гнилым Углом. И не спроста – оттуда издавна напасть всякая лезла: то дождь не к месту, то град крупный, то ураган злой. А хуже всего – в том болоте лютый цмок жил. Страшный он был неимоверно – хватал коров, коз, иногда людей уволакивал в топь. Хлопы сами не могли совладать с гадом, но на их счастье добрый пан Бог послал им шляхтича Хадкевича, удалого да опытного вояра.
***
– Цмок, говоришь? – переспросил Адам Хадкевич, потирая колючий подбородок.
– Цмок, – подтвердил солтыс, управлявший панским имением. – Житья от него вообще не стало. Жрёт, понимаешь, всех подряд, гадина. И куда только в него всё влазит, чтоб его приподняло да приложило! Как бочка бездонная! Вот те крест, шляхтич, истинно как бочка.
Адам, дожидаясь, пока управляющий иссякнет, отпил молока прямо из крынки, роняя капли на грудь. Наконец, солтыс выдохся, и шляхтич сказал то, что давно крутилось на языке:
– Так не ходите на болото – и всего делов!
– Да как не ходить?! – взвился его собеседник. – А сенокосы? Там рядом знаешь какая трава? Молоко от неё сладкое-сладкое… Да ты и сам пробовал. Опять же, коровка или козочка, бывает, заблудиться. Ну не бросаться же скотинку. Ведь своя, родная. Или вот – клюква там богатая растёт. Её наберёшь, насушишь, всю зиму детишкам лакомство. Они едят, понимаешь, не болеют. Не, шляхтич, нам без болота никак нельзя. У нас тут, считай, вся жизнь вокруг болот вертится. А тут цмок этот! И откуда взялся? Ведь не было. Принесла нелёгкая нам на голову…
Хадкевич задумчиво дёргал себя за длинный ус, разглядывая закопчённый потолок хаты. Солтыс, наконец, заметил, что его не слушают и заговорил по-другому:
– Ты, шляхтич, не сомневайся – мы заплатим. Ты только избавь нас от цмока, а?
Адам глянул на свои прохудившиеся сапоги, шмыгнул носом и спросил:
– А что ваш пан, почему не пришлёт людей?
Управляющий вздохнул:
– Пан далеко, в Несвиже. Что ему до нашей глуши? Деньги идут в казну – и ладно. А моих гайдуков ты видел – только и годятся, что девкам юбки драть. Выгнал бы их, да других взять негде. На тебя вся надежда, панич, только на тебя.
– Понятно, – кивнул Хадкевич. – Понятно.
Дверь в хату отворилась, вошёл хлоп и позвал солтыса на двор, по хозяйственным делам.
– Ну, Ясь, что думаешь про цмока? – спросил Адам Хадкевич, когда управляющий вышел.
Ясь Вяличка, слуга и оруженосец, сопровождавший шляхтича без малого десять лет, почесал затылок, отхлебнул кваса и ответил:
– Дело для нас новое, господин, это ж не с татарвой рубиться. Поперёд думанья надо бы посмотреть на тварюгу.
Шляхтич кивнул:
– Так и поступим. Посмотрим на неё, а потом подумаем, как извести дьявольское отродье. И сколько денег за это взять.
Когда солтыс вернулся, Хадкевич встал с лавки, поправил саблю на поясе и сказал: