И обмяк. Умер.
А я опустился рядом и долго сидел так, ничего не делая.
Потом, когда солнце село, погрузил тело господина на лошадь, к себе в седло привязал голову цмока с обрубком шеи и двинулся в деревню. Ехал долго – будто путь от селения до болота вырос втрое.
Хлопы обрадовались несказанно. Они нацепили голову цмока на шест, воткнули его у колодца и устроили пляски.
Я не танцевал – готовил господина к погребению: обмывал и переодевал. Когда закончил, уже светало.
Солнце ещё не добралось до зенита, когда из ближайшего села прибыл батюшка. Он отпел хозяина, и мы схоронили его на деревенском погосте, под высокой берёзой. Надо было бы отвезти господина на родной хутор-застенок, да тот два года тому назад сожгли крымчаки.
После похорон солтыс придержал меня за рукав:
– Это.. Мы ж о цене не столковались.
– И что?
– Шляхтича схоронили, – зачастил солтыс, – всё справили, как следует. Попа вызвали, гроб я хороший дал. Поминки даже организовал. Даже службу заказал – отпоют шляхтича, помолятся за упокой. Ты не волнуйся, отработают на все деньги, я договорился. Будет ему на том свете хорошо и покойно. Примет его пан Бог, как родного примет!
– Чего ты хочешь?
Управляющий вздрогнул, растерялся, но тут же делано вздохнул, опустил плечи:
– Поиздержался я, понимаешь? Оставишь мне коня хозяйского, чтоб убытки покрыть? Ты не думай, я с животиной всегда добрый, не обижу. Или пищаль оставь – хорошее оружие в хозяйстве пригодится. А тебе одному всё одно много будет. Ну, согласный?
– Забирай. Моего коня и мою пищаль.
Управляющий скривился, но хлопнул всё же по плечу, разразился длинной благодарностью. Я скинул его руку и пошёл к деревенским, которые уже выставили столы посреди улицы и поминали моего господина.
У колодца, на самом видном месте, торчала голова цмока. Вокруг уже роились мухи.
Деревенские предлагали мне остаться. Обещали невесту сыскать, всем миром, толокой, хату поставить. Но остаться – означало платить за землю, воду, сенокосы и даже за право придти в церковь. И платить всё тому же болтливому солтысу.
А, самое главное, кому я один, без хозяина, нужен?
Я подался в Запрожскую Сечь. Побывал в Москве. Послужил в Пруссии.
Со дня гибели моего господина минуло почти два года, но и сейчас почти каждую ночь я вижу болото, поверженного цмока и улыбку моего хозяина.
В Новогрудке я опять искал работу – боевой хлоп, умеющий обращаться с саблей и бердышом, может пригодиться многим. Шинок же – самое лучше место для поиска таких людей.
Так я и оказался в корчме возле торговой площади.
И услышал рассказ деда.
Теперь, благодаря этому старику, я, наконец, могу как на духу, как на исповеди, сказать то, что всё это время жило в душе.
Я, Ясь Вяличка, человек застенкового шляхтича Адама Хадкевича, хоть сейчас, хоть через тысячу лет, перед людьми и перед Богом, под присягой и под пыткой, готов сказать и повторить сколько угодно раз: я не жалею.
Может, я ошибся. Может, я должен был хотя бы попробовать спасти жизнь хозяину или облегчить его страдания. Может и так. Но я сделал то, что сделал.
И рассказ деда в шинке говорит мне, что в людской памяти мой хозяин остался тем, кем хотел.
Победителем.
Люди на болоте
– Значит, – председатель заглянул в направление, уточняя имя, – Олег Соболев, ты в наш колхоз на практику? Так?
По-русски он говорил очень чисто, без грубого местного акцента. Единственным, что выдавало в этом пожилом мужчине уроженца БССР, была необычная, воздушная мягкость речи.
– Да, Рыгор Наумович, – ответил юноша. – Второй курс закончил и вот…
– Ты не стой, присаживайся, – председатель указал на стул по другую сторону стола. – Второй курс, значит? Что-то староват ты для второго курса, студент.
Олег слегка улыбнулся – многие так говорили:
– Так я после армии. Отслужил и поступил на географический.
– Понятно, – кивнул председатель. – А с чем к нам?
– Ну, как же? – удивился студент. – Полесье – это ж самый болотистый край во всём Союзе. Где ж, как не здесь их изучать? У меня курсовая будет, вот я и приехал материал собрать.
Услышав про изучение, председатель сдвинул кустистые брови и заёрзал на стуле. Олег заметил это, но виду не подал – мало ли отчего человек нахмуриться может. Вдруг у него старая рана заболела?
– Значит, изучать…, – протянул Рыгор Наумович. – А почему у нас? Ну, почему в нашей деревне?
В его голосе Олегу почудилось волнение. Странное, непонятное. Необоснованное. Тем не менее, студент ответил: