— Я не думал, что могу быть альтернативой чему-то. Просто так случилось, — сказал я. От нашего взаимного доверия не осталось ни малейшего следа. Я почувствовал себя отработанным материалом. — Ты просто хотела отомстить мужу?
Это было подло, и я прочитал это в ее глазах. Я разочаровал ее.
Мы надолго замолчали.
Какая-то машина пыталась припарковаться рядом, у водителя не получалось. Я вышел и помог ему поставить машину на место и заодно передохнул.
Я хотел знать, что будет дальше, но меня переполнял ужас. Я опасался узнать, что впереди у нас ничего больше нет, что все кончено.
Мне пришлось собрать остатки своего мужества, чтобы спросить:
— Что происходит между нами?
Она не ответила, прикрыла глаза рукой. Ожидая приговора, я рассматривал ее: волосы, губы, нос, шею, грудь. Рассматривал, как в последний раз изучают пейзаж, зная, что больше не увидят его.
Никогда больше не сплету свои пальцы с ее, не поцелую ее тело, губы, шею. Мысль о том, что не смогу больше дышать ею, касаться ее, вызывала страдание. Это неописуемо больно, когда понимаешь, что не обладаешь больше тем, что составляло твое счастье.
Я уже знал, что она сделает. Она использует все свои доводы, чтобы уничтожить то, что было. Она разложит меня на кусочки, чтобы убедиться, что все оказалось сплошной ошибкой, что я — ошибка. И пойдет до самого конца, пока я наконец не стану казаться лишь далеким воспоминанием, возможно, даже никогда и не существовавшим.
Она продолжала молчать, и во мне росло отчаяние. Известно ведь, что нет ничего более жалкого, чем отчаявшийся мужчина, умоляющий не бросать его.
Я нисколько не готов был к тому, чтобы меня забыли, и не мог примириться с тем, что мы стали чужими людьми. Я не хотел отказываться от нашей совместной жизни, какой она представлялась мне.
Мы продолжали молчать, как вдруг меня бросило в жар, я едва не разрыдался, но все же сумел взять себя в руки. Бесконечное страдание заполнило меня всего целиком, я почувствовал себя совсем беспомощным и еле дышал.
Сильвия окинула меня взглядом, и мне показалось, будто я услышал какой-то резкий звук, описать который не смог бы. Что-то во мне сломалось.
— Я не должен больше видеться с тобой? — спросил я.
Она опустила глаза и сухо произнесла:
— Ты не должен больше искать меня.
Взяла сумку и ушла.
Я был уничтожен.
ДВАДЦАТЬ
Во время завтрака мне показалось, будто в кухне тише обычного, даже холодильник вроде бы перестал работать.
До встречи с Сильвией мне хорошо удавалось поддерживать отношения с женщинами на должной дистанции, и я научился определять расстояние, чтобы сводить риски на нет.
Все строилось на одном простом, элементарном правиле: ее жизнь не должна слишком переплетаться с моей, и наоборот. Я ни перед кем не отчитываюсь, ни от кого не завишу, и никто не зависит от меня.
В течение многих лет я верил в существование второй половинки — родственной души, человека, который по одной только этой причине легко вписывается в твою жизнь. Всякий раз, когда у меня не складывалось с женщиной, я говорил себе: «Просто это не та самая, забудь».
Подобная теория служила отличным оправданием, чтобы сохранять дистанцию и не позволять слишком уж вовлечь себя в чужую жизнь.
В следующие после нашего расставания дни я боролся с ощущением, будто мне совершенно нечем себя занять.
При том что прежде мы виделись с Сильвией не так уж часто, все остальное время было заполнено мыслями о нас с ней, а теперь, когда нас с ней не стало, меня одолевали мысли, которых я старался избегать.
Время шло, но рана не только не затягивалась, а становилась болезненнее. Мне было так плохо, что чужое веселье сильно досаждало.
По ночам я не мог уснуть, вертелся в постели. Пропал аппетит, но я все равно что-то ел, хотя бы потому, что обыденные действия создавали впечатление, будто все нормально.
Я сидел в тишине с вилкой в руках, что-то жевал, не чувствуя вкуса, на что-то смотрел, ничего не видя.
Иногда меня переполняла ненависть, ведь она не заслуживала всего того, что я хотел дать ей, не заслуживала и моего страдания. В такие минуты я сожалел, что не нашел слов, которые ранили бы ее.
Мне хотелось, чтобы и она испытала такую же боль, как я. Несправедливо, что плохо только мне, несправедливо, что она не нуждается во мне, чтобы продолжать жить и быть счастливой.
Я понял в эти дни, что значит быть вне себя, именно так я себя и чувствовал. Я уже не знал, кто я, и не знал, что сделать, чтобы вернуться в себя.
После Вероны Оскар не забрал у меня рекламную кампанию фирмы Адзолини.