Быть свободным
- Дедушка, расскажи о Бороре. Пять пар глаз уставились на старика, сидящего у очага и помешивающего деревянной ложкой варево в большом замасленном котле. За стенами дома разгар солнечного дня, а в комнате полумрак. Дети, набегавшись под жарким летним солнцем, любят приходить к старику, чтобы передохнуть в прохладе. Здесь тихо и спокойно. Кажется, что здесь время течет по-другому. Не спешит, не торопится. Старик умеет рассказывать сказки. - О Бороре? - переспрашивает старик. Голос его похож на скрежет металла о стекло. Надрывный, надтреснутый. Ребята дружно кивают. - О Бороре, значит... Да знаете вы эту историю. Столько раз уже рассказывал. - Все равно расскажи, - не отстают дети. Старик усаживается с ними рядом. - Ладно, расскажу. Только - чур! - не перебивать. А то знаю я вас... Давно то было. Так давно, что деревья, уродившиеся в те годы, успели превратиться в могучих великанов. Звали меня тогда Жучком. Потому что был я маленьким и юрким, одиноким и никому ненужным. Но не обо мне этот рассказ. А о людях смелых, отважных, готовых поспорить с судьбой. Борор - плохое место для прогулок. И сейчас. А в те времена, о которых я веду рассказ, вообще поминать его средь честных людей дурным тоном считалось. Каторга. Место высылки всякого отребья славного нашего мира. Да... Хватало там подлецов да убийц всяких. Но и хорошие люди встречались. По наговору попадали или по неугодности. Попасть в Борор легко, а вот выбраться... Не было случая, чтоб кто-то по своему желанию и своей воле покинул те места. Из Борора не убежишь. Да куда бежать? Безжизненные места. Пропасть, как плюнуть. И охрана. Самых отъявленных головорезов в охрану набирали. Им бы не охранниками свободными быть, а средь каторжан законное место занимать. Меня по малолетству работать сильно не заставляли. Так, подать что или принести. А со взрослых всю шкуру снимали охранники. Работать до изнеможения заставляли. Без отдыха, без выходных. С первой зари до захода солнца в темных катакомбах руду лопатами перекапывали, самоцветы искали. Редко попадались они. Но зато кому посчастливиться, бывало, найти самоцвет, того на целый день от работы освобождали и лишнюю чашку похлебки в обед давали. Вот такая плата за самоцвет ценностью с маленькое королевство. Самому мне за все годы ни разу не сподобилось увидеть самоцвета. Может, и к лучшему. Те, кому посчастливилось, или, наоборот, не посчастливилось, в руках подержать камешек сна и аппетита лишались. Одна цель появлялась в жизни: еще раз увидеть красоту неописуемую. Работой одержимы становились. Рыли лопатами, как бешенные. До смерти зарабатывались. Падали бездыханные там же в катакомбах, на кучи руды. Никто их не хоронил. Так и гнили их останки в глубинах. Оттого вонь стояла там невыносимая. Однажды по весне партию новых каторжан на наш рудник пригнали. Совсем уже ночь наступила, как раз работы в катакомбах закончились. Вот и стали мы свидетелями их прихода. Новенькие всегда по весне появлялись. Зимой-то через Борор не пройти. А весной, как снег сойдет да морозы спадут, так новых и пригоняли. За долгую зиму число каторжан из-за болезней, голода и непосильного труда сильно уменьшалось. Вот и подгоняли пополнение. В тот раз семеро новеньких появилось. Четыре мужчины и три женщины. Я сам их сосчитал. Смышленым мальцом был в ту пору. Счет хорошо усвоил. Меня старик Фокс этому делу обучил. Он и буквам меня старался обучить. Но счет у меня всегда лучше получался. А буквы, что старик на песке рисовал, никак в слова складываться не хотели. Потом Фокс погиб, завалило его обвалом. Больше со мной никто и не занимался. Новенькие друг к другу жались. На нас с опаской поглядывали. Незнакомое место, чужие люди. Не знали еще, что в наших местах по одиночке не проживешь. Вместе держаться следует. Они нас рассматривали, а мы их. Как я сказал, их семеро было. Один высокий, на голову всех выше, крепкий. Такому булыжник в полчеловека поднять, глазом не моргнуть. Кулаки-кувалды сжимает- разжимает. Попробуй подойди - расплющу. И имя у него, как мы потом узнали, подходящее. Рубило. Веское такое имя, значимое. Два других, что рядом с ним стояли, помельче, послабее. Но взгляды колючие, пронзительные. Стоят плечом к плечу, как два деревца. Ювелир и Эрикз. Друзья. Они и на воле знакомы были, а за время этапа, за долгую дорогу в Борор, еще больше сдружились. Не разлей вода стали. Четвертый совсем старик. Сгорбленный и с виду немощный. Такому в наших катакомбах долго не протянуть. Так я подумал, глядя на него. Не знал еще, что Праведник, такое у него имя было, силен не телом, а духом. А сильные духом чаще выживают. Пока жив дух, живо и тело. По молодости лет я тогда на женщин особого внимания не обращал. Да и прятались новоприбывшие за спины мужчин, словно защиту у них искали. Защита им понадобится. Женщинам особенно трудно в наших краях. Охранники различия не делают. Им все равно мужчина ли ты или женщина. Преступник и все тут, раз в Борор попал. А преступник обязан в катакомбах работать, самоцветы искать. Потом, при свете факелов, я их лучше рассмотрел. Одна мне очень понравилась. Совсем девчонка. Что уж такого натворила? Не знаю. Об этом не принято у нас говорить было. Каждый нес груз преступления в себе. По неписанным законам о былых прегрешениях спрашивать дурным тоном считалось. И имя у нее, как колокольчик звенело. Сакура. Сакура. Я перед сном его часто шептал. Звенело оно во мне, светом наполняло. Мирей, вторая, постарше была. Волосы мне ее понравились. Такая золотистая грива. Когда в катакомбы спускалась, прятала под косынку, чтобы пыль не набивалась. Набьется, не расчешешь. Только срезать. А волосами она гордилась. Ни за что не захотела расстаться. Хоть наши женщины и уговаривали ее. А еще она смешливая была. В наших местах смех - дело редкое. Тем и нравилась мне. И не только мне. За время долгого пути в Борор случилась у нее любовь с Ювелиром. Обручили их трудности и невзгоды, мужем и женой назвали. Третья среди них Малена. Странная она была. Молчаливая. Я сначала думал, что немая. Потом разобрался, что просто стеснительная очень. От этого и молчаливая. Она все больше Праведника, старика того, держалась. Внучка его или просто родственница. А, может, так просто. Но от него ни на шаг не отходила. Куда он, туда и она. Да и вообще новенькие вместе держались. Сторонились наших. Даже спальные тюфяки в стороне от всех разложили. Что я о них так подробно рассказываю? О других что ли нечего говорить? Ведь были и другие примечательные люди. Были, конечно, были. Почти о каждом можно длинную историю рассказать. А говорю о них потому, что сыграли они в моей судьбе большую роль. Если не они, так не рассказывал бы я вам сейчас свои байки, а валялось мое сгнившее тело где-нибудь на дне ущелья в Бороре. Мертвых у нас сбрасывали в ущелья. Не тратили сил на захоронения. Но все по порядку. Чужаки, те семеро, а из-за нелюдимости их так стали все называть, никак не могли смириться с нашими порядками. Охранникам грубили, работать от темна до темна отказывались. За что ни раз были наказаны. Охранникам за порядком следить положено, дисциплину держать. Вот они и держали. Провинившихся наказывали по полному порядку. У охранников дубинки тяжелые. По спине пройдутся - не обрадуешься. Мне раз за нерасторопность досталось. Так я три дня лежать не мог. А чужаков били постоянно. И еды лишали. Хоть и дрянной похлебкой нас кормили. А все еда. Я в те годы другой и не знал. Поэтому и такой рад был. Но самое страшное, когда в наказание ночью в катакомбы отправляли. Вот это действительно ужас! В катакомбах, конечно, и днем темень и дышать нечем. Но не это там самое страшное. Страшно, когда ночью из узких расщелин катакомб выползают хехи, мерзкие и отвратительные твари. Наподобие огромных червей они. При них, главное, не издать ни звука. Малейший шум, а слух у тварей отменный, и все. Наутро найдут только обглоданные косточки. А как не пошевелиться, как не закричать, когда отвратительная слизкая масса касается чуть ли ни твоих ног. Твари - слепые. Бесшумную цель не замечают. Проползают мимо. Только тишина могла спасти от них. Но ничто не могло смирить чужаков. Несмотря на все унижения и притеснения не сломили охранники их дух, не убили мечту о свободе. Изнывая под тяжелым трудом, вынашивали они план о побеге. План, который не мог осуществить никто. Ибо Борор, как я уже говорил, по своей воле никто не покидал. Свидетелем их планов я стал случайно. Как-то ночью пришлось мне встать по нужде. Когда вернулся в спальный дом, привлек мое внимание некий шумок. Вначале я на него внимания не обратил. Мало ли кто во сне разговаривает. Лег на свое место. Нет, слышу, не один человек говорит. Несколько. Шепот раздается из угла, который чужаки себе облюбовали. Встал на четвереньки я и тихо подполз. Смотрю, не спят. Кружком собрались и шепчутся. Слух-то у меня молодой был тогда, острый. Прислушался и ужаснулся от того, что услышал. Праведник о плане побега рассказывал. Так и хотелось мне вскочить и закричать в голос: «Безумцы! Что вы придумали? Себя сгубите и остальных под смерть подведете». Но не посмел, а лишь ближе подполз. Праведник замолчал. Другой заговорил. По голосу мне показалось Эрикз. Разумно так рассуждал. Доказывал, что им одним отсюда не вырваться, через Борор не пройти. Других за собой поднимать надо. Прорываться большой группой. Кто-то, может, и дойдет. Праведник опасался посторонних в их пла