Были ли потери на Рюгене? Шоссе от взорванного моста из Штральзунда оказалось минированным. В Заснице пытались грузиться и уходить в Швецию некоторые суда, что было пресечено силой. Вскоре (к 7 мая) весь наш 108-й корпус был на острове. Но упоминание в книге Борщева "От Невы до Эльбы", что остров был взят "штурмом", неверно. Правдивое описание можно найти в книге Ляшенко "Годы в шинели" (ч.3). Там сказано, что капитуляция гарнизона оформлялась с 3 по 5 мая. Значит, с 1 мая мы жили на острове среди официально еще не капитулировавшего противника.
Днем 2 мая, в Бергене, мы выбрали подвал, куда, пока на телефоны, приняли взятые линии. Вблизи города есть где-то лагерь русских перемещенных лиц. По улице идет оборванный ребенок из этого лагеря. Стучусь в дом напротив. "У вас есть дети?" - "Да". - "Оденьте этого ребенка". Одевают.
Потом пошел в этот же дом. "Вы можете сварить мне еду? У меня с собой курица". - "Подымитесь наверх". На втором этаже в мансарде живет симпатичная молодая женщина с 3-4 месячным ребенком. Беженка из Берлина. "Как вас зовут?" - "Лени". Она взялась сварить обед.
Ее полное имя Елена-Тамара Барлебен. Отец немец, мать армянка. Она года на три старше меня. Родилась на Кавказе, где отец работал по контракту. Из Берлина попала в Бреслау, потом - на Рюген. Муж был владельцем магазина, сына зовут Иоахим.
Принесенная мною кура подана в фарфоровой вазе. Обедаем вдвоем. Пришел я сюда есть и назавтра и остался ночевать. Мне 25 лет, и мне впервые так хорошо с женщиной.
Дивизия прибыла, и её штаб разместился в Путбусе.
В Путбусе есть небольшой дворец. Батальон расположился в нем, среди обстановки, напоминающей ленинградский Эрмитаж. Здесь встретили 9 мая! День Победы!
Мы на радостях выпили. Пришел взвод части по охране памятников искусства, и нас из дворца выгнали. И правильно сделали.
Радист Наводный хотел изготовить водонапорный бак из бочки от бензина. Стал приваривать трубку, взрыв, и он умирает на руках служившей с ним жены. И это в первые дни после войны.
Лени, толкая коляску, пришла в Путбус, чтобы меня найти, и со смехом сказала: "Если у тебя будет другая, я тебе глаза выцарапаю".
Ночью еду на велосипеде к ней в Берген. Сумерки. Впереди выстрелы, топот. Подъезжаю. На дороге убитые, и рядом наш посыльный с верховой лошадью. Говорит: "Здесь какие-то двое, когда патруль спросил документы, убили двух патрульных. А тут я на лошади. Они побежали с дороги, а я их с коня, из автомата, обоих".
Вокруг много брошенных поместий. Бродит скот, у коров из вымени течет молоко с кровью. Распахнуты амбары. Послали и меня собирать этот скот для снабжения войск и населения. Из лагеря перемещенных лиц (нам говорят, что это - семьи власовцев) пригласили женщин раздаивать коров... Сколько сложностей в людских судьбах.
Пришел приказ немецким беженцам возвращаться по домам. Лени выкопала в саду свой узелок и на прощанье надела мне золотое кольцо и подарила фотоаппарат "Цейс-Икон". Им я снял фронтовых друзей. Кадрики 4,5х6.
Я дал Лени на дорогу манной крупы для ее ребенка и свиной окорок, который она тут же с немецкой аккуратностью превратила в консервы.
Вторая половина июня 1945 года. Мы уходим с острова и движемся дальше на запад. Еще в городе Тетеров демобилизовались наши девушки и солдаты самых старших возрастов.
Среди уезжающих наш повозочный Изосимыч. Был председателем колхоза в Сибири. Он - поразительный плотник. Раз саперы построили хорошие землянки штабу в лесу. Пригласили Изосимыча вытесать генералу Радыгину дверь. Доска из-под топора идет полированная. Генерал стоит рядом. Спрашивает: "Ну как, председатель, нравится командный пункт?" - "Грязно только". - "А у тебя в колхозе чище было?" - "Я убирать приказывал". Замолчали. Только топор послушно режет дерево.
Демобилизуясь, Изосимыч везет домой набор ручек, петель и прочей скобянки на дом, сбрую для лошади и несколько листов кожи на сапоги.
И нам домой хочется.
Привезли несколько бочек пива. Лейтенант, грузин, поставил в комнате бочку на табурет. Под потолком растянул проволоку и развесил яблоки. Лежит на полу, на ковре, и через шланг попивает пиво. "Хочу, - говорит, - домой. В сад".
Начинаем принимать от англичан часть провинции Мекленбург в связи с выравниванием границы по Эльбе. Выглядит это так. В очередном городе объявляется (в середине дня) комендантский час. Гражданским запрещено (на два часа) выходить на улицу. Английские войска уходят, остается их комендант с группой охраны. Они все сидят в машине. Въезжает пара наших машин: комендантская и наша (готовить связь). Останавливаются рядом с той машиной. Берут под козырек. Их комендант упоминает о числе задержанных, сидящих под арестом. И их машина уезжает. Город передан.
Последние дни июня. Город Пархим. Въехали. Еще не кончился комендантский час, пусто. Но у столба с объявлениями стоит кудрявая девушка. Спрашиваю у нее, где можно сварить еду. Говорит, пойдемте к нам.
Бедная квартирка в мансарде. Исхудавшая мать. Пытаюсь их развеселить, ставлю пластинку и танцую с девушкой. Вдруг мать начинает рыдать. Отсылает девушку на кухню и рассказывает мне.
"Муж был евреем. Его угнали в трудовой лагерь, и он пропал. Дочери запретили учиться. Она могла только при аэродроме работать свинаркой. Пошла на улицу в комендантский час потому, что не считает себя человеком. Вот я смотрела, когда танцевали, и сравнивала. Они сделали страшное: убили в ней интеллект..."
Узел связи в Пархиме делаем на новой улице, где стоят коттеджи среднего фашистского чиновничества. Хозяева дома ушли к соседям. Вещи из комнаты, где будет станция, выбрасываем в сад, в окно.
Солдат кричит: "Смотрите!" Семейный фотоальбом. Сын. Потом он же, в военной форме, у виселицы. На повешенном доска "Партизан", а сбоку дорожный указатель на Грузино.
Когда старик хозяин пришел за вещами, солдат ударил его по лицу зонтом и сунул в нос фото. "Оставьте его", - сказал я. Записал на обороте снимка адрес этого дома и отправил карточку особистам в СМЕРШ.
Будут ли они этим заниматься? У них достаточно более серьезных задержанных. Смешно видеть крупных фашистов в штатском, бредущих за этим отделом и чистящих на стоянках картошку.
В Пархиме принимаем от союзников освобожденных ими наших пленных. Въезжает большая колонна "Студебеккеров". Над машинами на кумаче плакат: "Здравствуй, Родина!" Вылезают. Шоферы сразу уезжают. Мы из домов одной улочки прогнали жителей, на полах расстелили солому. В больших котлах варим суп. Нам надо один раз накормить эту толпу. Завтра они уезжают в лагерь проверки, а мы принимает следующих. В тысячной толпе пленных вспыхивают драки. Понять трудно. Один кричит: "Он власовец". Другой: "Он сам меня мучил, хочет убить свидетеля". Разнимаем автоматами.
После лагерей проверки часть из них попадает сразу в наши войска. Попавший в мой взвод боец рассказывает, что выжил в плену потому, что попал на работы по разборке завалов после бомбежек немецких городов. "Мы в развалинах наложим в ведро масла, а сверху - картофельных очисток, и идем в лагерь. Часовой заглянет в ведро и скажет: "У-у, руссише швейне..." А как американцы пришли, я взял автомат и пошел по домам убивать тех, кто нас мучил. Я город хорошо знал... Тут меня привели к американскому коменданту. "Ты, - говорят, - ходишь людей убиваешь?" - "Я тех, кто нас мучил в лагере. Зол на них". А он мне: "Ну ладно, еще четырех убей и хватит". А потом взяли в их часть. Я шел с ними и до американца в дома заходил, проверить нет ли засады или мин. Они сами-то очень берегутся. Так и шли на восток".