Как св. Фома приходит к этому выводу? Здесь речь идет совсем о другом, чем в комментарии на «Метафизику». Там проблема заключалась в том, чтобы установить, к чему относится метафизика, — или, говоря языком св. Фомы, каков ее «субъект». Как видим, это чисто умозрительная, более того, абстрактная проблема, ибо речь идет об отграничении сферы некоторой науки через указание того реального «субъекта», сущность которого определяет объект искомой науки. Таким субъектом является ens commune (общее сущее). Значит, все, что относится к сущему как таковому, принадлежит к области метафизики. А поскольку божественные существа заслуживают имени сущего как такового, они без ущерба для своего единства входят в область науки о «существующем как таковом». Но в «Сумме против язычников» речь идет совсем о другом. Св. Фома спрашивает себя, должно ли считать познание Бога конечной целью всякой разумной субстанции. На этот раз он говорит как теолог; но теолог никогда не отгораживается в нем от философа. Это становится очевидным в конце указанной главы, где св. Фома в подтверждение своего вывода ссылается одновременно на Евангелие и на Аристотеля. В самом деле, Евангелие учит, что чистые сердцем узрят Бога и что жизнь вечная состоит в познании единого истинного Бога. Но эти слова согласуются с учением Аристотеля о том, что высшее счастье человека — в умозрительном познании совершеннейшего предмета созерцания[836]. Итак, для того, чтобы обрести не саму полноту истины (для этого довольно Евангелия), но всестороннее видение истины, достаточно в этом вопросе продолжить Аристотеля Евангелием. Аристотель говорит, что высшее счастье человека состоит в умозрительном познании высшего умопостигаемого, т. е. божественного; но Иисус Христос обещал, что чистые сердцем узрят Бога; значит, высшее счастье человек обретет в вечном созерцаниихамой божественной сущности. Так Аристотель вовлекается в praeparatio evangelica (приутотовление Евангелия), чего он не мог предвидеть. Ясно, что св. Фома предназначает для его философии совершенно новую роль. Чтобы приспособиться к ней, аристотелевская философия должна была подвергнуться определенным изменениям. Заметим, что св. Фома нисколько не искажает учение Аристотеля в том, что касается объекта метафизики. Для него она остается той первой философией, которая имеет своим предметом сущее само по себе и от которой все прочие науки принимают свои начала. Но у св. Фомы метафизика словно удваивается. По крайней мере, те два аспекта, которые различал уже Аристотель, теперь не просто сосуществуют, а выстраиваются в иерархическом порядке. Вместо метафизики, которая одновременно содержит в себе «первую философию» и «теологию», св. Фома говорит о «первой философии», полностью подчиненной познанию Бога и потому принимающей имя «божественной науки»: Ipsaque prima philosophia tota ordinatur ad Dei cognitionem sicut ad ultimum fìnem, unde et scientia divina nominatur («Сама же первая философия полностью подчиняется познанию Бога как конечной цели, отчего и называется божественной наукой»). Итак, метафизика в качестве науки о «существующем» и о свойствах сущего как такового еще не составляет высшей науки. Иначе говоря, метафизика является высшей наукой не потому, что она есть наука о сущем в указанном смысле. Метафизика называется высшей наукой потому, что это знание первоначал сущего, которое принадлежит ей по праву, целиком подчинено в ней познанию Бога — чистого и простого Бытия. Если метафизика есть наука о сущем как таковом, которая имеет последней целью познание Бога, то она представляет собой онтологию, целиком обращенную к теологии. Можно сказать, что в самой метафизике знание о сущем как таковом присутствует только ввиду знания о высшем Существующем.