С чего они решили, что медицина и злодейство несовместны? Чем им не угодил Паша Моджахед? Ну хорошо, история никогда ничему не учит, но кинематограф-то, кинематограф! Должны же знать из фильмов, что случается, если к власти приходит доктор…
Неужели мало было распада Сусловской державы? Стоишь в бессильной ярости на тротуаре и беспомощно смотришь, как рушится последний оплот нашей великой культуры. Опять руины, опять всё разломано до основания.
Авторитеты с охраной, имиджмейкеры в неслабых прикидах, бойкие бритоголовые отморозки — куда это всё делось? Кругом исковерканные радостью лохоподобные рыльца, отмеченные печатью слабоумия, которое они имеют дерзость называть честностью. Хилые безмозглые существа, неспособные составить договор и не быть при этом обутыми, — на что они способны, кроме разрушения?
На углу Дубровского и Кирджали какой-то мозгляк всё с тем же лошиным восторгом озирает навороченный особняк и блеет мечтательно:
— Хорошая поликлиника будет…
Две испуганные путаны не понимают, зачем они вообще вышли на панель. Бедняжки, мне даже боязно подумать о том, что ждёт их в будущем…
С утра пасмурно. Стальное солнце. Кружево дождя в лужах. К полудню по толпам пробегает шепоток о каком-то путче — и улицы стремительно пустеют. Впрочем, ненадолго. Часа через полтора вновь густо высыпает лох. Говорят, что путч провалился.
Никто ничего не знает наверняка, но говорят, говорят…
— Я говорю: «Знаете, что? Не говорите!» А она говорит…
— Ну это вообще что-то с чем-то!..
Ресторан «Али-Баба» опустил стальные шторки, превратился из аквариума в крепость.
— Вы слышали?! С завтрашнего дня лечение становится обязательным и бесплатным!
— Бесплатным? Так это ж здорово!
А обязательным?
Кажется, психотерапевт и сам не ожидал, что его изберут, — даже портретов не заготовили. Да и зачем портреты? Празднуют-то не победу доктора Безуглова — празднуют поражение Паши Моджахеда.
В элитных кварталах траур. Видел девушку в приспущенном государственном флаге…
Странно, ей-богу. То ли всерьёз гневался, то ли валял дурака. Поди пойми. А ведь все авторитетные источники в один голос утверждают, будто депрессия непременно чревата утратой чувства юмора.
Вот тебе и чревата!
Однажды, впрочем, Артёму довелось раскопать в словаре «депрессию ироническую», замечательную «скорбной улыбкой в сочетании с горькой иронией». И всё бы тютелька в тютельку, если бы не последняя фраза. «Часты суицидальные поступки». Вот уж в чём ни сном ни духом…
Артём вздохнул и, спрятав наладонник, поднялся со скамьи.
Путь в «Последнее прибежище» пролегал по той самой улочке, извилисто взбегающей от проспекта Поприщина к городскому парку мимо бело-розового особнячка поликлиники. Добравшись до портрета доктора Безуглова на глухой торцовой стене жилого дома, Артём приостановился. Портрет снимали. Верхний правый угол изображения обвис, промяв Президенту висок, огромное матерчатое лицо, колеблемое ветерком, гримасничало, недовольно морщилось. За процедурой следили два амбала в белых халатах. Крестоносная легковушка приткнулась неподалёку.
— Анилингвус, — язвительно выговорил один из медбратьев. — Кодируешь их, кодируешь… Пополизаторы…
Анилингвус? Термин, несомненно, встречался Стратополоху в «Толковом словаре», и не раз, только значение его подзабылось… Какое-то вроде извращение. Ну «лингвус» — понятно, это когда языком возбуждают, а вот «ани»… Анус? Да, наверное…
Во-он он о чём!
— Что ж это вы нашего Президента, законно избранного?.. — не удержавшись, упрекнул Артём нарочито елейным пенсионерским голоском.
Санитары с высоты своего башенного роста покосились на прохожего.
— Ещё один… — вздохнул второй медбрат. — Говорил же, набегут… Нет чтобы ночью снять!
— Мешает он вам?.. — горестно продолжал Стратополох, но тут на него взглянули так пристально, что сердце ёкнуло. Переиграл. — Я, собственно… — кашлянув, заговорил он нормальным голосом, — мимо шёл… ну и…