Вполне естественно, что в узнике стало вызревать непреодолимое стремление к бродяжничеству, скитанию, произвольной перемене мест. Так называемый вагабондаж, наблюдающийся обычно при психопатиях…
Сбежать навсегда — невозможно, да и не решится никто бежать навсегда из Президентского кресла. А вот напроказничать, улизнуть из-под носа врачей и телохранителей этак на полчасика — это да… это запросто… Надо же, селёдку сожрал! Хорошая, кстати, деталь. Где бы использовать?
В том-то и состоит преимущество литератора перед прочими людьми. Какой бы ни пришёл ему в голову бред, литератор воплотит его в книгу. А не в жизнь, как свойственно остальным.
Хотя… Когда-то по молодости лет Стратополох пытался кропать фантастическую прозу, за что подвергался резкой критике со стороны более маститых коллег. В результате сломался и принялся ежедневно выдавливать из себя по капле фантаста. И, что поразительно, с каждой выдавленной каплей жизнь вокруг становилась фантастичнее и фантастичнее…
Артём спохватился, достал наладонник и занёс в блокнот давешнюю метафору насчёт оползающего рыхлого склона и оскала каменных пород. Спрятал, двинулся дальше.
А в памяти занозой сидел диагноз. Симулянт… Нашёл себе удобную нишу… Как у Диогена… Неужели правда? Неужели все эти годы Артём Стратополох просто-напросто обманывал себя и лишь симулировал любовь к усопшему Отечеству?..
Внезапно почудилось, будто некий отзвук за спиной вторит его шагам. Обернулся. Фонари пока не горели, но лирические сумерки были ещё прозрачны. Хрустя мелким гравием дорожки, Артёма настигала одна из тех дам, что занимали в «Последнем прибежище» ближний столик справа. Та самая.
Надо полагать, женское любопытство оказалось сильнее идейных разногласий. Сидела близко, вполне могла и подслушать, как беглый доктор шёпотом представился Стратополоху.
Ну-ну…
Остановился, поджидая.
Моложавая мегера была вне себя. Подойдя, толкнула жёстким, словно закованным в латы, бюстом. Чёрные параноидальные глаза. На скулах — злобный румянец.
— Вы назвали меня фригидной, — тихим, на последнем градусе бешенства, голосом обличила она Стратополоха.
Тому стало неловко. Так бывает всегда, если в нормальной обстановке вспомнишь, что ты наговорил в полемическом задоре.
— Я… — растерянно начал он, но был прерван.
— Так вот! Чтоб вы знали! Я могу! Я всё могу! Я просто не хочу! Запомните это! — Задохнулась, сверкнула глазами. — А догнала я — сказать… Родина для вас — пустой звук!
При этих её словах, сознание помрачилось вновь. Артём почувствовал, что ещё мгновение — и он придушит гадину.
— Это для вас Родина — пустой звук!.. — проклокотал он, сдерживаясь из последних сил. — Вчера — одна Родина, сегодня — другая! Вчера — Суслов, сегодня — Сызново… А если завтра Сызново тоже распадётся? Третья?..
— Сызново никогда не распадётся! — истово отвечала она.
— То же самое говорили и про Суслов! — бросил он в сердцах. — Такие, как вы, и говорили…
Этого она перенести не смогла. Хрипло выдохнув, ухватила мерзавца за галстук, чуть напрочь не сорвала.
— Фригидная? — шипела она, раздёргивая пуговку за пуговкой на его рубашке. — Я тебе покажу фригидную!.. Ты у меня сейчас узнаешь фригидных!..
— А то не фригидная, что ли? — шипел он в ответ, расстёгивая на ней блузку. — Я тебе не Отечество, я тебя…
Трудно даже сказать, кто кого в итоге изнасиловал на том газоне. Да и так ли уж это важно?
— Вот тебе твоё Сызново, вот тебе!.. — рычал он.
— Симулянт! Космополит! — с отвращением выдыхала она.
Со стороны аллеи за их неистовством давно уже наблюдали два патрульных санитара. Но к натуралам претензий быть не могло, а этим двоим ничего не пришьёшь, поскольку уголок они выбрали самый что ни на есть безлюдный. Стало быть, не эксгибиционисты. В конце концов один из санитаров махнул рукой, и белые халаты разочарованно растворились в сумерках…
Взаимная ненависть противников была настолько гармонична, что высшей её точки они достигли одновременно.
Одевались с вызовом, не пряча глаз — напротив, меряя друг друга презрительными взглядами. Каждый полагал партнёра опущенным.
— Ненавижу! — напоследок процедила она и ушла, исполненная правоты, по хрусткой гравийной дорожке.
Ей и впрямь не в чем было себя упрекнуть: акт половой ненависти с врагом никак не может считаться предательством.
По пути домой Артём останавливался под каждым фонарём, озабоченно осматривал рукава, обирал с пиджака травинки, пытался отчистить зелень с коленок и укрепить полуоторванные пуговки путём заматывания ниточек. Одной пуговки не наблюдалось вообще. Там, видно, и осталась, на газоне. Может, соврать, что побили в «Прибежище»? Дескать, не сошлись во взглядах… Ну да, побили! А синяки где? Плохо…