Во времена Шекспира существовала также традиция куртуазного отношения женщине, основанная на прославлении ее как божества, а не на признании ее как реального земного существа, которому свойственные слабости, болезни, рождение детей и т. д. Эта традиция «идолизации» женщины, превращения ее в идол, кумир получила неожиданную поддержку от неоплатонического отношения к любви, которое прославляло духовную любовь в противовес любви физической. Эта идея неоплатонической любви была завезена из Франции Генриеттой Марией, которая восторгалась духовной любовью как победой над плотью.
Таковы были различные идейные мотивы в отношении к женщине — старая христианская традиция, пуританизм, гуманизм. Чрезвычайно интересно, какие из этих мотивов получают отражение — позитивное или негативное — в творчестве Шекспира.
Очевидно, что у Шекспира начисто отсутствует доктринерское христианское отношение к женщине как к низшему существу, подверженному тирании мужчины. А между тем эти идеи все еще имеют широкое распространение у ранних современников Шекспира. Например, в комедии Томаса Мидлтона «Безумный мир, господа!» (IV, 3) мы находим взгляд на женщину как на пособницу дьявола и источник всяческого греха:
В другой пьесе младшего современника Шекспира Джона Уэбстера с весьма выразительным названием «Всем тяжбам тяжба, или когда судится женщина, сам черт ей не брат» содержится гневное обличение женщин:
Гораздо более трезвый взгляд на женщину высказал Джон Донн, хотя, как мы видим, ему тоже были свойственны известные крайности в этом вопросе. Он говорил: «Делать из них богинь — небожественно, превращать их в пособниц дьявола — дьявольская затея, видеть в них любовниц — не по-мужски, делать из них слуг — неблагородно. Очевидно, надо обращаться с ними так, как их создал Господь, — и это будет и по-мужски и по божескому указанию».
В противоположность средневековому представлению, у Шекспира женщина предстает как личность, способная посрамить мужчину в области образования или интеллектуальной подготовки. У Шекспира мы постоянно встречаем сатирическое отношение к средневековому пониманию женщины. Шекспир высмеивает и доводит до абсурда библейский идеал брака как двух людей в единой плоти. В «Мере за меру» Помпея, которого рекрутируют в солдаты, спрашивают, может ли он отрубить человеку голову. Ответ Помпея весьма симптоматичен: «Если он холостяк, то смогу, если он женат, то он глава своей жены, а я никогда не смогу отрубить голову женщины» (II, 2, 118). Гамлет, прощаясь с Клавдием перед отъездом в Англию, говорит ему: «Прощайте, дорогая мать». «Твой любящий отец», — поправляет его Клавдий. На что Гамлет, пародируя библейский завет, замечает: «Отец и мать — муж и жена; муж и жена — единая плоть, — поэтому — моя мать» («Гамлет», IV, 3). А в комедии «Конец — делу венец» эту же идею Шут превращает в комический парадокс: «Жена — плоть и кровь моя. Кто ублажает мою жену, ублажает мою плоть и кровь; кто ублажает мою кровь и плоть, тот любит мою плоть и кровь; кто любит мою плоть и кровь, тот мне друг; следственно, кто обнимается с моей женой, — мой друг» (I, 2).
Шекспир ставит под сомнение традиционную идею средневековой философии о врожденной греховности женщины. В трагедии «Отелло» он как бы отвечает на идею Эразма о том, что причина греховности женщины — в плохом муже. Эмилия, жена Яго и служанка Дездемоны, говорит (IV, 3):