Проявляя недюжинную проницательность в политических вопросах, Бурцио также предположил, что новое словацкое правительство намерено очистить страну от всякой просоветской пропаганды. В соответствии с новыми законами, которые власти приняли, чтобы запугать население и получить предлог для ареста политических оппонентов, любой подозреваемый в симпатиях к коммунистам отныне считался преступником. В Риме эту антикоммунистическую линию словацкого правительства некоторые восприняли с удовлетворением, однако у других она вызывала все большее беспокойство.
Впоследствии мрачные предсказания Бурцио сбылись с той поправкой, что сначала репрессии обрушились не на евреев, а на адвентистов седьмого дня и протестантов. По данным Бурцио, в преимущественно католической Словакии эти новые меры преследовали не столько религиозные, сколько националистические цели. При этом словацкие граждане чешского происхождения, более разнородные в религиозном плане и по большей части протестанты, вызывали особую, слепую, ненависть – оdium сæcorum13.
В своем дальновидном отчете Бурцио задается вопросом: «Как долго политические убеждения и в первую очередь совесть священника позволят Тисо ходить за ручку с вождями национал-социализма?»
Он убежден – хотя, быть может, это было лишь благое пожелание, – что Тисо ведет стратегическую игру: «Рассчитывая спасти то, что можно спасти, и надеясь, что применение нацистских методов не будет доведено до крайности». В то же время, смутно предчувствуя грядущие ужасы, он заключает: «Только будущее покажет нам, верны ли эти расчеты»14.
Бурцио хорошо понимал, что Словакия с ее мощной промышленностью представляла для Германии не идеологический, а экономический интерес. Поэтому следующей целью должны были стать предприятия, принадлежавшие евреям. Бурцио сообщает, что еврейских коммерсантов и промышленников обязали повесить на видные места таблички «Еврейское предприятие» или «Еврейский магазин». Некогда тихие бульвары, где словаки могли прогуливаться и совершать покупки, теперь обезображены отметиной нацистской сегрегации и ненависти. Бурцио пишет: «Люди с удивлением обнаруживают, что вся экономическая жизнь страны находилась в руках у евреев, и говорят, что не так уж плохи законы, несколько ограничивающие это засилье». Проблема лишь в том, что «к сожалению, принятые меры выходят далеко за рамки справедливости и направлены на полное исключение евреев из социальной и экономической жизни страны. Все это делается в интересах не словаков, а немцев, которым достанутся все источники дохода и благосостояния, прежде принадлежавшие евреям»15.
Далее приводится список самых жестких мер по отношению к еврейскому населению: «Закрыты все общественные места (еврейские); запрещено нанимать домработниц-христианок младше сорока лет; недвижимость и все имущество подлежат декларированию и регистрации; запрещено посещать средние школы и вузы, равно как и организовывать или учреждать подобные заведения, вследствие чего еврейская молодежь теперь будет получать только начальное образование».
Запрет на среднее и высшее образование для еврейских детей немедленно создал «проблемы церковным властям, поскольку в случае строгого исполнения всех этих законов многим детям-католикам еврейского происхождения придется перейти из католических начальных школ в организованные для евреев. А дети, которые уже получали среднее или высшее образование, должны будут прервать обучение»16.
Далее Бурцио мрачно предсказывает, что в ближайшее время будет объявлено о еще более жестоких мерах, «касающихся брачного законодательства». У Святого Престола возможное вмешательство государства в таинство брака вызывало большое беспокойство. Подобные посягательства, задача которых была ослабить, а то и вовсе разорвать священные узы между двумя людьми, были пощечиной католической вере. Бурцио надеялся, что словацкие епископы будут придерживаться «единой твердой линии против» любых законодательных актов, касающихся «межрасовых» браков. Вместе с тем он понимал, что это маловероятно, поскольку словацкое духовенство разделилось на сторонников и противников нацистов.