— Вам на Владимира Семёновича?
— Вы про двадцать седьмое? На «Гамлета»?
— Ну да.
— Два билета в партер.
— В парте-е-ер? — присвистнул дядечка. — В партер найдётся. Но вам дороговато станет.
— Сколько?
— Тридцатка за один. Красненькая за два.
— Пятьдесят рублей?!! — Я сделал вид, что изумлён; вдруг у спекуля проснётся совесть.
— А вы чего хотели? Там официально семь с полтиной, а ещё пойди достань.
Я отвернулся, достал из подкладки две фиолетовых гладких бумажки, протянул. Муся восхищённо засмеялась:
— Ноговицын, вы мой герой! Я тащусь. Я была в тебе уверена! А сейчас пойдём к тебе, успеем на повтор.
— Повтор чего?
— Повтор открытия.
— Какое открытие?
— Ну ты даёшь. Открытие какое. Спроси ещё, как меня зовут. Олимпиады открытие, вот какое. — Глаза у Муси сделались большие и сердитые.
— А, теперь понятно, что пошли досматривать твои дружки, — не выдержал я.
Муся сразу перестала притворяться пьяной. Она отстранилась, чуть растерянно и вместе с тем прохладно посмотрела на меня.
— А, так вот в чём дело. Я-то думала… Ты что, следил за мной?
— Случайно подсмотрел. Как в анекдоте: приезжает муж из командировки…
— А ты мне никакой не муж. — Муся вдруг заговорила твёрдо, непреклонно; она умела быстро переключать регистры. — Лёша, мы должны с тобой условиться: если я захочу с кем-то другим встречаться, ты узнаешь об этом первый. А если не захочу — значит, не захочу. Я же твою православную дикость терплю? Нет, ты скажи, терплю? Я живая, я в твою церковь не верю. Но я от тебя не ушла? Отвечай: не ушла? Нет-нет, не опускай мне тут глаза, говори!
— Не ушла, — недовольно ответил я.
— Ты думаешь, мне это легко?
— Не думаю, — разозлившись, я как будто каменел.
— А ты подумай.
— На досуге подумаю.
— Вот такой ты мне нравишься. Такой — ты хороший.
Муся снова обвила меня кольцом, сцепила в замочек сильные пальцы.
— Стоп! Попался! Не рыпаться. Котик, ну хватит. Ладно, я дура. Нужно было тебе написать. Или всё как есть сказать по телефону. Эти ребята — пловцы. Ты же в Лужники со мной не ездишь плавать, правда? А они ездят, и мы с ними можем поговорить о спорте. Понимаешь? Спорт — это не так плохо, как ты думаешь.
— Муся, неудобно, люди смотрят.
— Пусть смотрят. Я своё держу, не чужое.
— А Федя твой — это кто?
— А Федя — это просто Федя. Ничего. Хороший парень. Мальчишек тренирует забесплатно, по субботам, в школе юного спортсмена при «Динамо».
— А в остальное время где учится-работает?
— Не знаю. Какая мне разница?
— А почему он Федюшка?
— Нипочему. Я тебе всё уже сказала. Что не познакомила — прости. А больше мне каяться не в чем. Всё, мир? Поехали к тебе, смотреть открытие? А может, всё-таки ко мне? Ну что мне сделать, чтобы ты передумал? — Муся ослабила жим.
Она спрашивала это всякий раз, при каждой встрече — с тем же влюблённым упрямством, с каким мама готовила блинчики в пост. И с тем же ответным упорством, доброжелательно-железным тоном я в очередной раз ей отвечал:
— Муся. Мы. С тобой. Договорились.
— Всё, всё. Поняла. Как прикажете, ваше величество. Едем к тебе. То-то Наталья Андреевна будет рада!
— Язва ты, Муся. Только заклинаю всем святым, ты про папину жену молчи. Ну, ты сама понимаешь.
— Да-а-а, тяжёлый, запущенный случай. Я иду, пока вру. Ты идёшь, пока врёшь. Вы идёте, пока врёте… Для меня придумал папину жену. А что для мамы сочинишь?
Я съёжился, неловко хохотнул:
— Что-нибудь попроще, без затей. Например, в аспирантуру вызвали, нагрянула комиссия, срочно требуют последнюю главу. Годится?
— Я бы не поверила, но я не мама.
— Вон автомат, я пойду позвоню. Двушка есть? А то я на тебя последнюю потратил. Шучу-шучу. И ещё я заскочу на телеграф, это прямо на одну секунду, правда.
— Зачем на телеграф?
— Нужно отбить телеграмму.
— Куда?
— На кудыкину гору. Ну послушай, не дуйся, мне действительно надо.
— Кому?
— Какая тебе разница, ты же всё равно не знаешь. Нет, не девушке. Нет, мужчине. Если бы девушке, я бы говорить не стал. Нет, я не хочу букетом в морду. А после поймаем машину и заедем на вокзал за рюкзаком.
День второй
20. 07. 1980
1
Накануне мы сидели допоздна. Сначала мутно объяснялись с мамой — что, да как, да почему; Мусино присутствие слегка сглаживало панику, но до конца её не погасило. Мама пусть не сразу, но поверила, что я здоров и никто меня не обидел, а тупые ВАКовские правила переменились, и нужно было срочно возвращаться. Поверив, стала мелко суетиться; а что я могу приготовить, холодильник-то пустой, сама я вечером не ем… Мы говорили, что сыты, даже шампанское пили; мама принюхалась: правда. Муся предложила: