– Праздновали трехлетие моего сына, – уточняет Эльвира.
– Выглядят как два заговорщика.
– Настоящая ассоциация злоумышленников. Моя мать была без ума от Рафаэля.
– Вы назвали его как вашего двоюродного дедушку?
– Может быть, чтобы простить самой себе, что вышла за гоя, – иронически замечает она. – Мать не упрекала меня. Но я чувствовала, что ее это огорчает…
Аллегра никогда не говорила ей, что для нее значило быть еврейкой. Можно ли называть это священной верностью своим, эмоциональной и духовной связью? Уж наверное, маленькой Эльвире было нужно, чтобы она помогла ей приручить это слово, казавшееся ребенку таким расплывчатым и внушавшим тревогу. Никто из окружающих не побуждал ее обязательно чувствовать себя ею. Но уже отдалившись, она поняла, что обидела их.
– Расскажите мне про него, – просит она.
Не говорит: «про моего отца». Это не выговаривается.
Вкратце рассказывая о студенте, ставшем плотником, Ирен ловит себя на чувстве, что прошла за ним весь его путь – а он по-прежнему раскрыт ей не полностью. Ей было и страшно, и больно за него. Она решилась ради поисков на такое долгое путешествие, надеясь получить еще какие-нибудь ответы. И сейчас ей хочется совсем не сдерживаться перед этой незнакомкой и без объяснений отдать ей Пьеро.
– Он жил в Праге с семьей? – спрашивает ее Эльвира.
Ирен кивает и показывает ей копию его послевоенной анкеты.
– Он упоминает родителей и дядю. Их всех отправили в гетто в Терезиенштадт. Еще через месяц его депортировали в Треблинку. Здесь, как видите, он уточняет, что они умерли. Возможно, их везли в одном поезде. По прибытии его отобрали в «евреи для работ».
Эльвира темнеет лицом. Она слышала об этих людях, сжигавших трупы. Зондеркоманды.
Ирен объясняет ей: этим словом называли заключенных из Биркенау, работавших в газовых камерах и крематориях. В Треблинке их называли иначе: «Arbeitjuden», «евреи для работ». Такие в «верхнем лагере» помогали жертвам раздеваться, закапывали или сжигали трупы. А Лазарь сортировал вещи и пожитки убитых.
Она чувствует, как смущает ее эта новость.
– Знаете, выбор у них был невелик – или немедленная смерть, или отсрочка от нее… Позднее эсэсовцы все равно казнили бы их, когда закрывали лагерь. Выжить удалось немногим, и только потому, что они нашли в себе силы восстать против своих палачей. Потом кое-кто смог бежать и остаться живым среди всех опасностей, подстерегавших в Польше. Эти люди всеми силами сопротивлялись уничтожению. Они стали охранниками для тех, кого видели идущими на смерть. И весь остаток жизни потом несли это непосильное бремя.
– Мне легче оттого, что он хоть не в газовых камерах работал, – после долгой паузы шепчет Эльвира.
– Нам невозможно вообразить, что переживали эти «могильщики», – мягко отвечает Ирен. – Хоронить своих ближних, своих жен, своих детей. Им приказывали развеивать прах, чтобы смешать их с землей. От жертв не должно было оставаться абсолютно ничего. И работали они под бдительным надзором эсэсовцев, а те вполне могли убить при малейшем неверном движении. Несмотря на это, им удавалось закапывать целые тела, вкладывая послания, в которых они рассказывали правду.
Эльвира не знала об этом. Она не читала свидетельств, опасаясь, что на них нельзя полагаться.
– Понимаю, – отвечает Ирен. – Но вас удивит, сколько они таят в себе человечности.
Она упоминает о мертвом сезоне в лагере, о прибытии эшелона из Салоник.
– Вы считаете, что его привело туда чувство вины? – спрашивает Эльвира.
– Может быть.
Погруженная в размышления, Эльвира выглядит совершенно опустошенной. Она внимательно разглядывает две фотографии Лазаря – одну из Бухенвальда, а другую – послевоенную.
– По-моему, мой сын похож на него, – говорит, а у самой на глазах слезы.
Потом они пьют лимонад, болтают о всякой всячине и на общие для разведенных матерей темы. У обеих взрослые дети и любовные романы, о которых проще говорить с улыбкой. Эльвира занимает важную должность, неплохо зарабатывает. С тех пор как развелась, у нее ощущение, что мужчин пугает ее независимость.
Ее очень взволновало, каким оказалось лицо того отца, чью судьбу она придумывала с детства. В коллеже ей мечталось, что вот он приедет и будет ждать ее за рулем авто с откидным верхом. Она воображала его искателем приключений, в итальянской рубашке и солнечных очках, вроде Аль Пачино и Роберта Де Ниро. Сооружала экстравагантные оправдания – его нет в ее жизни, но он ее не бросал. Сидел в тюрьме, его арестовали в далекой стране, от пережитого шока он потерял память. Рылась в ящиках матери, внимательно изучая лица родственников мужского пола. Аллегра хранила свои тайны. Устав от вечных приставаний Эльвиры, она как-то проронила сквозь зубы, что «его тоже, как всех, война выпотрошила».