Все встают навстречу. Но Руди знаком показывает: не надо, садитесь. Слишком много людей пришло, он не хочет пугать Карла. Провожает его немного подальше. Усаживает рядом с собой на скамейку. Потом склоняется к нему и о чем-то говорит долго-долго. Старик вытирает пот со лба, у него усталый вид. Светлые глаза заволокло молочной пеленой ракушечного оттенка. Лицо все сморщилось от мучений. Слова сына проскальзывают мимо него, как будто обращены к кому-то другому.
Вот Руди машет рукой, подзывая Агату. Прежде чем встать, она прижимает руку Ирен к своей груди – туда, где трепещет сердце. Ирен смотрит на ее удаляющуюся спину – высокая и храбрая, в выходном облачении.
Руди уступает ей место рядом с отцом, не убирая руки с его плеча – это его успокаивает. Отсюда ей не слышно, что он ему шепчет. Она видит, как Карл поворачивается к сестре, и Агата с глазами, полными слез, улыбается ему. Но ее печаль и чаяния спотыкаются о печаль ее брата, невыразимую словами, на его опустошенную память. Он окидывает ее угасшим взглядом и отворачивается.
Ирен чувствует, как все внутри сжалось, ей больно и за Агату, и за них всех.
– А они жуть как похожи, – зачарованно шепчет Юлька.
Завороженные, они смотрят на брата с сестрой, на хрустальный свет их глаз, выдающиеся скулы, седые волосы и высокие лбы. Годы смывают различия между ними.
Сироты Виты, такие похожие и чужие.
Руди старается обратить внимание отца на Агату, но Карл реагирует недовольно. Он наглухо замыкается, отталкивая руку сына.
Ничего тут не будет, думает Ирен, какой провал.
И в это мгновение Агата начинает петь. Сначала в воздухе плывет совсем тихий напев, выводимый низким, немного дрожащим голосом. Потом четко слышится мелодия – так река обретает очертания берегов. Баюкая, она по капле вливает в вас ту славянскую меланхолию, которую дети впитывают с молоком матери, еще не сознавая, что им никогда от нее не избавиться. Именно такие ритмы убаюкивают ребенка.
На первых же тактах Карл словно замирает. Старая дама, не переставая петь, нежно берет его за руку. Он не отталкивает ее, на лице отражаются противоречивые чувства. Он смотрит прямо на Агату и, кажется, всей душой слушает.
Юлька, стоя рядом с Ирен, тихонько подпевает. Роман молчит. Они захвачены прелестью минуты.
С третьего куплета Карл подхватывает песню. Хрипловатый тембр спотыкается на согласных – они возвращаются из такого далека, из памяти, укрытой в самых глубоких пластах. Его голос понемногу крепнет, и вот они уже поют вдвоем с сестрой, вспоминая слова, когда-то помогавшие им заснуть. Он смотрит на Агату, и глаза его полны слез.
Агата изо всех сил сжала его руку, она уже не знает – поет или плачет, и все вокруг разделяют их чувства.
«Пусть никого уже не исцелить, – думает Ирен, вытирая глаза, – но даже если можно возвратить кому-нибудь то, что было у него украдено, не сознавая полностью, что именно ему возвращаешь, – значит, еще не все потеряно».
Юлька, Никлас, Ханно, Гермина и Лилли
Они еще немного посидели с Карлом, потом Руди снова проводил его до спальни – ибо недавнее напряжение истощило его силы. Пока все шли к паркингу, он признался Ирен, что пока сам не услышал, как его отец произнес эти польские слова, какая-то часть внутри него отказывалась во все поверить. Иногда реальность выглядит вышедшей из-под пера сбрендившего сценариста. Мозг допускает ее, но отказывается принимать.
– Что ты ему сейчас сказал? – допытывалась она.
Он не знал, с чего начать, как вдруг истина брызнула из него сама собой. Он слышал, как сам произносит все эти слова, способные опустошить отца: «Твоя мать погибла в лагере, у тебя в Польше есть сестра, она приехала издалека с тобой повидаться». Слова взмывали в воздух, как мыльные пузыри, – и тут же лопались, еще даже не ощутив ничьего прикосновения. Возможно, из-за того, что сам он в это не верил. Чтобы придать им весомость, понадобилась песня Агаты. Ее голос пробудил материнскую нежность, таившуюся в колыбельной. Никто не в силах просчитать последствий того, что ей удалось открыть в сердце Карла. Потрясение, сквозь которое не пробиться никому.
– Это благодаря тебе, – шепчет он, крепко обняв ее.
У нее сразу подкашиваются ноги, покрасневшие глаза моргают от яркого света.
– Раз уж мы все здесь, не пригласить ли всех ко мне?
– Всех-всех?..
– Варшавян и наших детей, – улыбается он.
На террасе зажгли разноцветные электрогирлянды, столик раздвинули и украсили белой бумажной скатертью, которую тут же окропили пролитыми каплями просекко. Сумеречный свет кажется собравшимся раскаленным докрасна. Агата восхищена этим городом. Здесь все везде цветет и зеленеет, от балконов до задворок, а особенно буйно – гектары лесопарковых зон с блестящими повсюду овалами озер. Даже если только любоваться – и то сразу легче дышится.