– Да, правда, Визенталь уже помогал американцам собирать свидетельства для судов. Ты лучше позвони в Яд ва-Шем, он ведь отдал архивы тех лет именно им. Думаешь, найдут?
– Кто знает. По правде говоря, я-то думаю об организации, которая незаконно переправляла людей…
– О «Брихе»?[9] – перебивает Хеннинг, его усталые глаза вдруг загорелись.
– Именно. Я проверила, ее эмиссары были внедрены в лагерь в Линце. Они собирали в группы евреев с востока, пожелавших эмигрировать в Палестину. Англичане отказывались давать визы тем, кто уцелел; они сами заставляли их действовать подпольно. Визенталь оказывал логистическую помощь.
– И ты думаешь, что твой выживший – среди них?
Она улыбается Хеннингу, замечая помятый воротничок рубашки, рыжие пятна на щеках, которым не судьба загореть. На подбородке длинная царапина – следствие бритья спросонья.
– Думаю, что тип, которому удалось бежать из Треблинки, не даст себя задержать английским солдатам.
Ирен почти ничего не известно о Лазаре Энгельмане. И все-таки на полотне ее души тайно вырисовывается его силуэт. Она чувствует, что такой человек уже не будет зависеть от доброй воли – и неважно чьей. Каждый вырванный им клочок свободы принадлежит ему, и только ему. Никакой полиции, никакому таможеннику не задержать его в пути. Она так и видит его, съежившимся во мраке, ведь он умеет прятаться как никто другой. Безлунной ночью он тихо поднимается на палубу корабля. Опираясь на леер, ждет рассвета, устремив взгляд далеко-далеко за море, словно его притягивает крохотная точка среди пылающего горизонта. Солнце далеко от той земли, где он, наверное, сможет выжить. Не начать жизнь сначала, а продолжить ее на кучках праха.
Остаток утра она проводит за рассылкой запросов, отправляя их наугад, как бросают в море бутылку, вложив внутрь письмо. Связывается с Яд ва-Шем и спрашивает, нет ли в их архивах каких-нибудь следов Лазаря Энгельмана. Уточняет, что он с помощью «Брихи» мог эмигрировать в Палестину в 1946-м. Чем больше она размышляет, тем более многообещающим ей кажется этот след. Когда лагеря освободили, Симон Визенталь еще не был великим охотником за нацистами, до блеска отполировавшим легенду о самом себе, – он был только изможденным выжившим в бараке смертников Маутхаузена. Он очень скоро поступил на службу в американское Бюро по военным преступлениям[10], посвятив всю остававшуюся в нем энергию травле убийц. Он сразу же обнародовал все, что имелось в его распоряжении о тысячах заключенных в лагерях для перемещенных лиц. Пока они дожидались виз, ему удалось собрать их свидетельства. Действовать нужно было быстро, пока еще свежи воспоминания. В это же время он добывал для «Брихи» фальшивые документы, виды на жительство, находил способы перевозки. Для Лазаря он мог оказаться поистине посредником-чудотворцем на пути в Палестину.
По итогам контакта с израильским Красным Крестом она решила написать обращение к свидетелям, которые могли что-то сообщить о подпольных организациях. Выживший в Треблинке – личность заметная. Наверняка есть те, кто вспомнит его.
Обеденное время она проводит за инвентаризацией фотокопий, принесенных Хеннингом. Кажется, она с первого взгляда узнала бы ту, кого разыскивает, если бы хоть раз увидела ее лицо. Увы, никаких фотографий не сохранилось. Виту Яновскую депортировали из Варшавы в Берген-Бельзен в сентябре 1944-го. Вита Крыжек заболела в ноябре 1943-го на заводе, выпускавшем боеприпасы, в трехстах километрах от Бухенвальда. Вита Горчак интернирована в Майданек осенью 1942-го. Вита Собеская вышла из варшавской тюрьмы в феврале 1942-го и увезена в Аушвиц. Следующей весной Вита Новицка переведена из Аушвица в лагерь Гросс-Розен. Наконец, Вита Войцик была приписана в январе 1944-го к лагерю-сателлиту в Барте. Он входил в состав Равенсбрюка. Сердце Ирен лихорадочно застучало. Наконец-то – хоть какой-то зачаток следа!
И надо же было новой секретарше именно в такой момент постучать в дверь. Хрупкая, легко краснеющая блондинка – из тех, что вечно спотыкаются о ковер. Она извиняется, что побеспокоила, но в холле ждет посетительница.
– Я не принимаю посетителей. Вас что, не предупредили? – перебивает ее Ирен.
Она никогда не встречалась с потомками, приезжающими в Бад-Арользен. Доверяет другим сотрудникам позаботиться о тех, кто хотел бы знать, да трясутся – вдруг чего не то выяснится. О тех, кто вырос с этой пеленой на глазах, с тьмой внутри. Она защищается от их смятения, их признательности. Не ради нее она причиняет такую боль самой себе. Ирен вверяет себя более подспудному призванию. Она сшивает ниточки, перерезанные войной, факелом высвечивает темные углы. Когда задача выполнена, она устраняется. Ей не хочется ни вникать в их жизни, ни допускать их в свою. Только с умершими она не может держать дистанцию.
9