Или так: «Моя мать унесла свои тайны в могилу. Не оставляйте меня наедине с этой тишиной».
У каждого письма была своя тяжесть – столько весила надежда. От этих слов перехватывало дыхание.
– Если согласишься здесь работать, будешь заниматься прошениями от французских граждан, – сказала Эва.
Какая тяжелая ноша. Ей захотелось сбежать.
– Не знаю, потяну ли, – прошептала она.
Эва окинула ее пронизывающим взглядом:
– Не потянешь – уйдешь. Не ты первая и не ты последняя. Сейчас слишком рано делать выводы. Следуй за мной.
Она повела ее по лабиринту коридоров и лестниц, кругом работали служащие – обложившись папками, они рассеянно здоровались с ней. Некоторые ненадолго отрывались и смотрели Ирен в лицо.
– Мы тут работаем полный рабочий день, нас около двухсот пятидесяти человек. Большинство начинавших в одно время со мной уже уволились. Новые сотрудники на них не похожи, – вскользь бросила Эва.
В последних ее словах мелькнула нотка осуждения. Она не укрылась от Ирен.
Бродя по этим суровым постройкам, она чувствовала, что робеет. Нечто среднее между тщетой и монументальностью: стеллажи со всевозможной пожелтевшей писаниной стопками до самого потолка, картотечные шкафчики и загадочные надписи на выдвижных ящичках, комнаты, заставленные этажерками, коридоры без конца. Они шли под шуршание бумажного лабиринта.
Вот они уже в холле, где стоят несколько кофемашин и скамейки, обитые искусственной кожей. Вокруг – надписи на фронтонах дверей: «Документы о концлагерях», «Документы военного времени», «Документы послевоенных лет», «Секция розыска детей», «Секция исторических документов»… Эва объяснила ей: в ИТС хранились разнообразные фонды. В первую очередь – архивы лагерей. По крайней мере, все то, что можно было спасти после исполнения приказа Гиммлера по уничтожению следов. Тощие корешки свидетельств нацистской одержимости бюрократией: списки, карточки личной регистрации и книги записей, спрятанные заключенными; также те, которые убийцы попросту не успели уничтожить. Наступление союзнических войск в Бухенвальде, Маутхаузене и Дахау застало их врасплох.
В последние месяцы войны союзники пустились в соревнование «кто быстрее»: обыскивали немецкие административные управления, больницы, тюрьмы, опорные пункты полиции, психушки или кладбища. Со временем к этим первоначальным находкам добавились данные, которые согласились отдать им немецкие предприятия – количество работников, согнанных туда насильно. Анкеты перемещенных лиц, корреспонденция официального нацистского руководства, список психически больных, умерщвленных в замке Хартхайм, подсчет количества вшей на голове узников Бухенвальда… Начиная с 1947-го фонды центра не прекращали расти, это была большая река, обновлявшаяся приливами мириад притоков. Первые следователи охотились за архивом по всей Европе, но иногда он прибывал путями окольными и неожиданными. Падение железного занавеса привело к обнародованию многих других тайн. Сегодня ценные сведения о войне можно было исчислять десятками километров текста.
Ирен как будто придавило этим бумажным мемориалом.
Глухой голос Эвы приободрил ее:
– Не слишком впечатляйся. Тут дело привычки. Секции довольно крупные, как сама видишь по надписям на дверях. Самое главное для тебя – помнить: все это сведено вместе с единственной целью – разыскать исчезнувших. Вот в чем особая важность этих архивов. А центральное помещение – это главная картотека. Пойдем, познакомишься.
В ней содержалось более семнадцати миллионов личных карточек. Тот, кто ее разработал, получил прозвище Мозг. Больше тридцати лет этот бывший венгерский летчик, упавший в Арользене после того, как его самолет был сбит, и решивший здесь остаться, заведовал картотекой. У него был ключ ко всему своду архивов.
– Он и алфавитный, и фонетический. Это гениальная мысль. Заключенных в лагерях регистрировали эсэсовцы или узники, которые записывали их имена неправильно. Иногда для быстроты переводили фамилии на немецкий. Многих не смогли найти именно потому, что их записали непривычным образом. Глянь-ка вот сюда: этот надолго затерялся в недрах картотеки, и только потому, что секретарь в Аушвице[1] записал его имя и фамилию в одно слово: Лейбаксельрад. Лейб Аксельрад.
1
В русскоязычной литературе концентрационный лагерь Аушвиц (позже – Аушвиц-Биркенау) чаще называется «Освенцим» по названию польского городка, где располагался концлагерь. Однако в мировой практике принято разделять топоним и название лагеря. –