— А как поживает его семья в Никарагуа? Или вы еще не успели обсудить это проблему?
— Не сочли нужным.
Они торопливо прошли в дом, опасаясь, что Альфредо вдруг передумает. Интерьер разочаровал безвкусицей: Морзби обставили дом французской мебелью восемнадцатого века, выглядевшей здесь столь же неуместно, как модерновый диван на металлических ножках где-нибудь во дворце Фарнезе. Мебель присутствовала здесь в огромном количестве, и множество кресел, диванов, картин, гравюр, бюстов и разнокалиберных столиков выбирались, похоже, наугад, не сочетаясь друг с другом. Нет, порой такое смешение придает жилищу уют и своеобразие, но это был явно не тот случай. Дом Артура Морзби, являвший в архитектурном смысле образчик модернизма, требующий простора, минимализма в обстановке, выглядел так, словно его обставил какой-то стяжатель-барахольщик.
Правда, был в этом и положительный момент: казалось, что уж чего-чего, а денег у его хозяев хватает. Даже пепельницы были сделаны из хрусталя баккара. У Аргайла возникло впечатление, что туалетная бумага в таком доме окажется тончайшей венецианской бумагой с водными знаками. Все комоды, бюро, диваны в стиле Людовика XVI, столы работы Чиппендейла были тщательно отреставрированы, заново обиты, покрыты лаком и отполированы до зеркального блеска. Гостиная походила на вестибюль дорогой международной гостиницы.
Аргайл не успел произвести в уме половины инвентаризации и оценки мебели и произведений искусства — это его качество прирожденного дельца всегда раздражало Флавию, — когда в гостиную вошла Анна Морзби. Если она и скорбела по мужу, то очень тщательно скрывала это. Впрочем, пережитое никак не отразилось на ее речи.
— К черту все это, — буркнула она, когда Аргайл представил ей Флавию, попутно объяснив, почему нога у него в гипсе, а Флавия произнесла несколько дежурных фраз, призванных выразить соболезнования.
— Простите? — Флавия немного растерялась.
Она не привыкла, чтобы люди столь открыто и бесхитростно выдавали все, что у них на уме. Ничего не поделаешь, уж такова миссис Морзби, любовь к крепким выражениям, видимо, была заложена в ней с детства.
— Шпионить сюда приперлись? Не имеете права. И знайте, я вам ничего не скажу! Вообще-то я могла бы вышвырнуть вас отсюда вон. Правильно?
— Совершенно верно, — весело ответил Аргайл. — Не сомневаюсь в этом. Но мы будем очень благодарны, если вы уделите нам хотя бы несколько минут. Ведь вы расстроились из-за этого бюста, мы — тоже. И если музей имел хоть какое-то отношение к незаконным сделкам, нам бы хотелось уточнить, какое именно. Только тогда Флавия может предпринять соответствующие меры. Решит, на ком лежит ответственность и все такое прочее. Ну вы понимаете, о чем я.
Позже, размышляя об этом, Флавия сочла, что Аргайл очень тонко здесь сработал. Он как бы намекал: вы ведь хотите вонзить нож в спину музею, тогда почему бы не помочь нам? Довольно остроумно, этого она от него не ожидала.
Миссис Морзби была далеко не дурой. Ее глаза сузились, она призадумалась, явно взвешивая все «за» и «против». Потом одарила их беглой и на удивление очаровательной улыбкой и сказала:
— Ну ладно. Вы ведь не наши дуроломы-полицейские, уже слава Богу. Идемте, выпьем и потолкуем обо всем.
Она подошла к огромному камину — зачем он нужен в таком климате, Флавия не представляла, — открыла шкатулку слоновой кости и достала пачку сигарет. Прикурила, глубоко затянулась, и Аргайл с Флавией увидели, как преобразилось ее лицо — на нем возникло выражение нескрываемого удовольствия.
— Хорошая штука, — заметила миссис Морзби. — Да будет вам известно, я могу закурить в этом доме впервые с тех пор, как двенадцать лет назад вышла замуж.
— Ваш муж не одобрял?
— Не одобрял? Слабо сказано. Он грозился разводом. Даже вписал в брачный контракт пункт, запрещающий мне курить в его присутствии.
— Это, наверное, была всего лишь шутка, — робко предположил Аргайл.
Она окинула его суровым взглядом.
— Артур Морзби никогда не шутил. А также никогда не прощал, не забывал обид, не понимал просто человеческой доброты. Очевидно, Господь, создавая его, испытывал нехватку такого материала, как юмор, зато в полной мере наделил покойного чувством собственной правоты. Он не пил, не курил, не занимался вообще ничем, кроме как приумножением своих богатств. И когда переставал испытывать радость от всего этого и самого себя, требовал, чтобы радовались и восхищались все остальные. — Взмахом руки она обвела комнату, объясняя, что имеет в виду. — Понимаете ли вы, что последние двенадцать лет я была замужем за самым скучным человеком в мире?
— Однако он любил искусство.
Миссис Морзби насмешливо фыркнула:
— Да вы шутите! Он скупал все это лишь потому, что считал, будто так должны поступать все мультимиллионеры.
— Похоже, вы не слишком тепло относились к его музейному проекту?
— Именно так, черт побери. Имело смысл заняться всем этим, лишь когда вам списывали за это часть налогов. Но потом он захотел увековечить себя через музей. Окончательно рехнулся. Да еще Тейнет впился в него, как пиявка.
— Списывали налоги? — удивилась Флавия.
— Через НУС, неужели не знаете?
Флавия отрицательно покачала головой, и Анна Морзби одарила ее взглядом, в котором читалось презрение к глупой иностранке.
— Налоговое управление США, — пояснила она. — Некое подобие испанской инквизиции, переделанной для потребительского общества. Эдакий эквивалент национальному спортивному увлечению — игре в бейсбол. Артур считал своим гражданским долгом исхитриться и заплатить как можно меньше налогов.
— Но при чем здесь музей?
— Все очень просто. Купите картину, повесьте ее у себя дома, и никакой налоговой поблажки вам не полагается. Но если вы повесите ее в музее, то станете благодетелем общества и тут же получите весьма существенную налоговую скидку.
— И что же дальше?
— Да у этого мерзавца случился сердечный приступ.
— У кого?
— У Артура. Он перепугался, задумался о будущем или отсутствии оного. Главная слабость Артура заключалась в одном: он хотел, чтобы о нем помнили. Это беда всех эгоцентриков, так мне, во всяком случае, говорили. Одни вдруг начинают строить богадельню, другие просят монахов молиться за них. А в Штатах они основывают музеи. Не уверена, кто из этих людей поступает глупее. Чем больше денег, тем больше эго, тем соответственно крупнее музей. Гетти, Хаммер, Мелон — вам хорошо известны эти имена. Вот и Артур решил последовать их примеру… Он старел, — после паузы продолжила Анна. — Тейнету со своими людьми становилось все легче убедить его, что маленький музей не соответствует статусу столь выдающегося человека. Они вынашивали планы создания музея размером с бейсбольное поле, и Артур попался им на крючок.
— А Тейнет знал об этой схеме снижения налогов?
— Конечно, и ничего плохого в том не было. По крайней мере мне не удалось обнаружить тут криминала, а я старалась, вы уж поверьте. Но даже если бы что-то и было, этот маленький мешок с салом наверняка сумел бы перетянуть Артура на свою сторону.
— Перед вечеринкой у нас с вами состоялась короткая беседа, и тогда вы отзывались о своем муже как об очень славном пожилом человеке, — напомнил ей Аргайл. — Теперь же впечатление создается другое.
— Да, иногда я несколько преувеличиваю, но исключительно ради выразительности. Он был подлым старым ублюдком. Пожалуйста, поймите меня правильно. Мне искренне жаль, что Артур умер. Но не могу отрицать, что моя жизнь без него складывалась бы приятнее. Это относится и ко всем тем, кто на него работал или был связан родственными узами. Не только ко мне.