— Котел? — переспросил добрый шериф. — Вы привезли с собою в Америку котел? Зачем?
— Плов варить, — ответил я довольно мрачно, ибо понимал полную нелепость перевозки через океан чугунного котла и еще понимал, что расследование по казану — только начало моих неприятностей, за ним неизбежно последуют расспросы по поводу скелета.
— Простите, сэр, а что такое плов?
— Ну, знаете, это такое восточное блюдо — рис, мясо, специи.
— Ага, ага, конечно, знаю, — почему-то обрадовался таможенник, должно быть, как все добрые люди, любитель вкусно поесть. — Пилав, кус-кус… Но зачем котел?
— Чтобы варить плов, — тупо повторил я.
— О’кей. Но зачем везти котел из России? Поверьте мне, сэр, у нас в Америке тоже есть котлы.
Я промолчал, полностью согласный с добрым шерифом — только Шурке могло прийти в голову дать мне такое поручение.
Таможенник улыбался, глядя на меня.
— Раскрыть багаж? — спросил я безнадежно.
— Что вы, что вы… Не надо. Все в порядке. — Добрый шериф нагнулся, выкатил из-под стойки багажную тележку и положил на нее мой груз. — Проходите, сэр, ваши родные и друзья, должно быть, вас заждались. Добро пожаловать в Америку!
Я поблагодарил таможенника — отнюдь не формально, а на самом деле испытывая благодарность ему и облегчение, — и покатил тележку к толпе встречающих, впереди которой подпрыгивали от нетерпения и махали мне руками Шурка, Рита и два их отпрыска, орлы гренадерского роста. Через несколько секунд мои кости хрустели в Шуркиных объятьях.
— Ты не можешь себе представить, старик, какое золотое дно эта остеология. Вот за того красавца, которого ты привез, я возьму не меньше восьмиста баксов, а может, выколочу и всю тысячу. А себестоимость там у вас, в Союзе, что-то около полутора сотен. Хорошо, накинь расходы на пересылку, накладные расходы — все едино прибыль не меньше четырехсот процентов. И никакого риска! Все, как в хорошем банке…
Мы сидели после плотного то ли обеда, то ли ужина на бруклинской кухне, как не раз сиживали на московской. Парни, деликатно извинившись, умотали по своим делам — Шурка подмигнул мне одобрительно: дескать, подружки ждут, дело молодое. Рита мыла посуду.
За обедом мы пересказали друг другу все новости, помянули всех друзей и знакомых — и здешних, и оставшихся в России, усидев при этом три бутылки, по бутылке на человека: богатырша Рита пила крепкое с нами вровень, а ребята довольствовались пивом. Но вот удивительно, мы ничуть не хмелели, разве что самую малость.
— Тут, понимаешь, воздух такой, нью-йоркский, сколько ни выпьешь, только здоровее становишься. Давай еще по одной, — гудел Шурка, разливая по рюмкам привезенный мною натуральнейший «Арарат». — Будем здоровы! И за нашу остеологию!
Мы махнули, и тут я наконец почувствовал, что слегка поплыл. С какой стати я пью за науку о костях, за кости, скелеты? Что за бред!
— Мужики, не гоните лошадей! — прикрикнула на нас Рита, расставляя вымытую посуду. — Оставьте мне немного коньяка. И хватит о костях. Ты поверишь, — она обращалась уже только ко мне, — с утра до вечера одно и то же: кости, скелеты, кости, скелеты… Они мне уже по ночам снятся.
— Ладно тебе. Хватит ворчать. Пусть снятся, лишь бы бабки платили. Лучше было на вэлфере сидеть? Брось свои тарелки, иди к нам! — Шурка снова налил, теперь уже в три рюмки, наплескав коньяка на скатерть.
Шурка всегда отличался глазомером и твердостью руки — я понял, он изрядно набрался.
— Ну, мальчики, давайте еще раз за встречу, — сказала Рита, усаживаясь за стол, и подняла рюмку.
Мы потянулись друг к другу, чтобы чокнуться, но тут Шурка внезапно поставил свою рюмку на стол, вскочил и, не сказав ни слова, выбежал из кухни.
— Сумасшедший… — успела проворчать Рита, а Шурка уже снова был около стола, с той самой картонной коробкой в руках.
— Постойте, постойте, так нечестно, без него нельзя… — бормотал он, разрывая шпагат на коробке. — Вот так, вот так… И ему нальем, обязательно нальем.
Мы с Ритой безмолвно наблюдали эту инфернальную сцену. Шурка распутал наконец шпагат, прислонил к стене коробку и сорвал с нее крышку. Мы смотрели на скелет, тот без особого интереса смотрел на нас. Шурка тем временем бросился к буфету, достал еще одну рюмку и, вернувшись к столу, плеснул в нее коньяку.