(Они увиделись за неделю до ее смерти. Она умерла от старости, ничем не измученная, и Петя часто видел ее во сне: на целине, в Новосибирске и Благовещенске. Пока не умер сам — одинокий старик-скамеечник, дружок всех благовещенских китайцев.)
Через два года Петя вернулся в Харбин, через семь лет умерла его мама, через восемь лет умер отец, ровно через десять лет Петя уехал в СССР.
КВЖД окончательно перешла к китайцам, Петя продержался на работе еще два года, но в один прекрасный день ему сообщили, что его место занимает выученный им товарищ Лю Фу, а ему, Сосницыну, работа в этой системе не предвидится. Петя с чистосердечной жалостью представил себе, какой бардак наступит отныне в деле ремонта стареньких харбинских паровозов, а значит — во всем. Аварии, простои, пробки задушат Дорогу.
Спецнаборные китайцы, просидевшие полжизни в горах с товарищем Мао, умели только митинговать и затевать свары за поеданием риса. У них была скверная привычка оправляться на рабочем месте. Все они страдали запорами, поэтому чья-нибудь голая задница смущала взор в бессменном режиме. Китайцы становились другими, совсем чужими.
В СССР умер Сталин, расстреляли Берию. Радушный консул манил на целину в Казахстан, соблазняя бесплатным проездом и подъемными в три тысячи рублей. Консул напевал о том, что страна неслыханно расправляет крылья, взлетает в сказочную новь без него, Петра Ивановича, ему будет стыдно возвращаться на готовенькое, и кто он будет в глазах соотечественников, на какую роль сможет рассчитывать?
Жена-китаянка отказалась ехать с Петей и просто исчезла вместе с маленькой дочерью, растворилась среди сотен родственников, и без того осуждавших ее замужество.
И Петя уехал один и попал в целинный совхоз «Заветы Ильича», на притоке Иртыша.
Еще молодой, видный, он стал незаменимым в делах ремонта техники и всего, что связано с электричеством. В свой первый целинный год он был невероятно активен, кипуч: учил желающих боксу, пел в самодеятельности, подбил молодежь на строительство детской площадки. Зимой, на пару с казахом Шакеновым, он, по харбинской памяти, сделал сани «толкай-толкай», что, с одной стороны, обеспечивало отличное сообщение с заречным совхозом «Ленинский путь», а с другой — было превосходным развлечением для народа.
Он держал себя в форме: подкидывал железо, выучился ездить верхом и гонял по степи, как джигит, по утрам во все времена года усаживался в цинковую ванну с холодной водой, как Пушкин Александр Сергеевич.
Сразу видно, говорили про него, что родился и воспитался он в чужих краях и ел другой хлеб.
В него влюбилась дочь председателя Люся, вернувшаяся с бухгалтерских курсов, из Павлодара. Он был старше на пятнадцать лет, но обаяние его было так велико, что никто не осудил их красивые свидания и скорую женитьбу. Тесть его очень ценил и любил. Теща, глупая, спесивая председательша, — и та была к нему тепла, хотя говорила мужу, что Петя все-таки чужак, «нехристь», и как бы чего не прилетело. Слова в СССР поменяли течение или вовсе обессмыслились, замечал про себя Петя: он-то как раз был христианин, а нехристями были почти все остальные.
Но когда у них родился сын Игорь, Петя уже заметно худел и хмурел.
Бабочкой об стекло, рыбой об лед, головой об стену. И эта жуткая отдельность дел от слов, слов от дел. Завистливость, желание во всем видеть плохое и шкурное — и мелочность, мелочность во всем. Кругом жили люди без позиции. Им не нужна была позиция. И, Боже мой, какая нищета и грязь кругом, везде, такую нищету можно было только придумать, неестественная, нарочная, навязанная!
Поговорить было не с кем. Не о чем было разговаривать и с располневшей Люсей. Она уже позволяла кричать на него безо всякого повода, это входило в здешний супружеский этикет. Может быть, у нее появились честолюбивые надежды, которых не мог оправдать человек с его родословной? Он был заботлив, домовит, подрастающему сыну он рассказывал свои любимые русские сказки, и теща приходила его послушать.
Он оправдывался перед самим собой, зная, что есть главное: он не любил Люсю, потому что ее невозможно было любить. Таким, как он, в таком мире надо жить в одиночку.
Последнее, что он сказал жене после дежурной размолвки, перед тем, как исчезнуть из ее жизни: — «И жили они долго и счастливо и умерли в один день».
Первые и очень обидные впечатления бытия у Игоря были связаны с цинковой ванной, полной холодной воды, куда каждое утро, включая выходные, садила его жестокая мать. Она продолжала делать это год за годом, и тогда, когда они переехали в Узбекистан, где мать устроилась работать бухгалтером в большом хлопководческом хозяйстве. Он рыдал, а мать говорила: — Привет тебе от папы! Вспомним папу!