Вставали бесконечные препоны, влеча отчаянные траты. Дань, собираемая годами, потекла обратно, в те же руки. Лариса тогда «элементарно осатанела», она «не хотела считаться с реальностью, вынь ей да положь», вспоминала подруга Эльвира, «она забросила все и жила одной маниакальной идеей. И сейчас живет. Вот уж чего мы от нее не ожидали».
Вопрос о присвоении Сосницыну звания почетного гражданина города (посмертно) решался полгода и обошелся Ларисе в два миллиона. Она полагала, что дело это бесплатное и бесспорное, и была больше изумлена расходами, чем оскорблена. Дальше она не изумлялась и не оскорблялась.
Вопрос о памятной доске решался еще три месяца и обошелся в полтора миллиона. Сама доска, заказанная Кичухину же, с профильным барельефом, стоила 400 тысяч. Нос, на сей раз, Кичухин укоротил, хотя никто его об этом не просил. Сказалась привычка.
Отвратительно, что многие соседи были против установки доски — «невелика птица» — и пришлось их уговаривать, унижаться, собирать подписи.
Весной Лариса пробилась к губернатору. О, он забыл об их добром знакомстве, о конфиденциях с Игорем, о том, что она по-свойски завязывала ему галстук перед эфиром и делилась семейными тайнами. Она поставила перед ним вопрос о бюсте, и он ей категорически отказал, мотивируя тем, что это компетенция федералов, а федералы никогда не согласятся с шаткими аргументами в пользу бюста. Значит, нечего пыль поднимать. Лариса не поверила ему, падала в обморок, но это не помогло, ее вывели. Может быть, губернатор не врал?
Тогда Лариса Георгиевна водрузила бюст Сосницына на солнечные часы в центре их аристократического двора. Соседи принесли бюст обратно и долго уговаривали ее не буянить, не навязывать им культ личности Игоря Петровича.
Лариса вновь водрузила бюст, укрепив его металлическими полосами. Соседи с ними справились и вновь принесли бюст обратно, и бывший прокурор от лица общественности сказал ей: извольте уважать наши права и наше мнение. Довольно истерик. Сосницын отнюдь не был идеальным пай-мальчиком, он был по сути разбойником. Будете упорствовать, лишим вас и доски. Она тоже не заслужена вашим мужем.
В знак предупреждения в тот же вечер «кто-то» залепил барельеф И. П. алебастром Лариса, рыча, отскоблила свежий алебастр и, выйдя в центр двора, говорила в окна о том, что соседи ничтожества и мещане, достойные похорон в общей яме.
После этого она стала думать о несбыточном: 1. Как ей одолеть сопротивление соседей. 2. Как укрепить бюст так, чтобы с ним не справилась никакая злая мощь.
Петя пережил смерть отца очень трудно, замкнулся, стал тише себя тихого. Хлопоты и ярость матери мучили его. Уход отца, вопреки обычной логике жизни, отдалил их друг от друга, и она это видела и страдала. А он был вял, жалел об отце, жалел ее — но как-то издалека.
Измайлов пил с искреннего горя целый месяц, но это не смущало Петю, который разве что не переселился к нему. Он сидел у него безвылазно, сопровождал и охранял его в походах в винный, ходил для него за продуктами и стирал ему рубашки и носки.
И Измайлов повторял, плача: твой папа был единственным человеком, кто меня понимал и правильно оценивал. А его не понимал никто, даже я. Пепел твоего отца в моем сердце.
Он завел для Пети сберкнижку и перевел на нее триста тысяч рублей. Петя получит эти деньги по окончании школы.
Потом Измайлов окончательно вышел из запоя. Воспользовавщись тем, что Лариса Георгиевна все еще думала, однажды, в ясный, сухой сентябрьский день Измайлов прислушался к Петиной просьбе. Они вызвали такси и, прихватив с собой бюст в мешке из-под сахара, поехали на мост над великой сибирской рекой. На середине моста они вышли и бросили мешок в сизо-свинцовые волны, туда, где завивалась в водовороте вода.
Вечером мать хватилась бюста, спросила у Пети, в чем тут дело, он промолчал, глядя на нее своими грустными глазами. Она поняла, что о бюсте придется забыть. И она вдруг поняла, до чего же прав Петя.
Людмила Ивановна Сосницына, если она жива, до сих пор не знает о смерти сына.