В строю нельзя смеяться.
Но кто удержит от хохота бойцов целого отделения?!
Ну, это еще полбеды, когда учебная тревога. А когда такое случалось во время боевой?! Тогда несчастный сосед по койке, длиннющий, як кедр, сибиряк Матвей Оранин лихорадочно шарил то под матрацем, то под койкой, то за тумбочкой, разыскивая свое обмундирование… Иногда он бегал по всей казарме, проклиная всех святых и грешного Гордея Гриву. Бывало, что бойцы по тревоге строились не в казарме, а во дворе. Тогда сибирский кедр в образе Матвея Оранина выскакивал на порог и люто показывал Гриве увесистый кулак.
Переодевание Гордея происходило под строгим контролем. Opaнин стоял над ним, как кобчик над цыпленком. И если бы не старшина, сибиряк вытрусил бы Гриву со своего обмундирования, как кота из мешка. А тут еще дневальный распекает:
— Эх, Грива, Грива… спать бы тебе у мамы под титькой и горя не хлебать…
Молча, ни на кого не глядя, Гордей переодевается. И в такие минуты к нему невольно приходит воспоминание о детстве. Он с сожалением смотри на осиротевшую койку, на такую чистенькую и аккуратную постель. Только вчера после бани он сменил простынки. Они шелестят присохшим листом, словно шепчут: «Приляг, приляг, что там тревога!». И влечет постель уютом, теплом, как родной дом.
Набегавшись за день по толоке за телятами, вечером, бывало, и не поужинав, Гордейко падал кулем, засыпал таким крепким сном, что его хоть на вилах выноси — не услышит. Утром мама будила сыночка осторожно, ласково, чтобы не испугать:
— Гордейка, Гордейка, вставай. Соседи уже теляток повыгоняли. Да вставай же…
Гордей через силу борется со сном, неохотно встает.
А как хорошо, если он переборет сон и вскочит раненько! Умоется возле колодца ледяной ключевой водой, напьётся молока с накрошенным хлебом и бодро выгоняет телят на толоку, похлестывая батожком — цьвох, цьвох, цьвох… А в небе жаворонок поет, словно говорит пастушку:
— Смотри, смотри, як я дрожу… Я тебя песням птичьим научу.
В отряде пограничников по–другому.
Тут не родная мама нежным голоском будит своего сына, не жаворонок зовет в поле трепетной песней, а орет труба:
— Трум–ту–тутум… ту–у–у-ту!
Вставай. Вставай. Тревога!
Мощный голос трубы нахально прогоняет сладкий сон. Гордей схватывается, как ошпаренный, зачумлено крутит головой: «Где я? На сене? На печи?» Ой, нет! И тащит к себе ближайшее обмундирование, толком не открыв глаза, сяк–так напяливает его на себя. А потом Оранин рыщет по казарме и трясет пудовыми кулаками. Пока они переодеваются, то опаздывают в поход.
Грива с Ораниным во весь опор бегут к одинокому Бердану, впрыгивают на сидение кухни, галопом догоняют колонну. Глядя со стороны, можно подумать, что это не кухня тарахтит, а странная пушка. Зря Бердана охаивают за неповоротливость. Зря подсмеиваются над ним. Когда надо, он мчит не хуже скакуна. Это ничего, что сзади частенько остается след: если не оброненные дрова, так расплесканная вода или рассыпанная картошка…
Боевые тревоги на поле сменялись учебными. И тогда на душу Гривы опускалось неизъяснимое облегчение. Разве только Хмара сурово напомнит:
— Ну, а если настоящая боевая тревога? Если бы границу перешла вооруженная банда, а? Как бы ты, товарищ Грива, действовал в чужом обмундировании, а? Ты бы был убит, и конец. Так–то…
Слушая нотации Ефима Нестеровича, Гордей совсем не верил, что он был бы убит только потому, что ошибочно надел шинель, гимнастерку или штаны Оранина. Даже в шинели сибиряка или полностью в его обмундировании, но всегда со з своей винтовкой и противогазом, Гордей Грива не спасовал бы перед вооруженной бандой. Ведь он не зря носит за плечами свою неразлучную подругу — карабашку. И на стрельбах не хуже Оранина попадает в «яблочко». И не откатывается от толчка приклада, як пугал его когда–то дежурный командир.
Но что делать Гордею Гриве в поле во время учебной тревоги?
Будущие младшие командиры с учебного подразделения зайцами бегают меж кустами, по крутоярам, окапываются, устраивают засады и «секреты». А он и воображаемый «нарушитель» отбивается от собаки. Толстая брезентовая одежда злит овчарку, потому что она не может подобраться к телу «шпиона».
Гордей так увлекается наблюдениями, что совсем забывает про кухню. Если бы не Ефим Нестерович, так будущие младшие командиры не ели бы вовремя ни каши на завтрак, ни борща на обед, ни чаю не пили бы на ужин: варево выкипело бы или сгорело…