Отец взял ее дело. В течение месяца он ежедневно приходил к ней в камеру предварительного заключения, просиживал у нее по восемь часов и записывал все, что она готова была рассказать ему в ходе следствия.
— Следствие? — горько простонал Феликс. — Это была исповедь, а не следствие!
И он яростно нажал на газ.
— Что ты к ней пристал? — Лола ткнула его в бок длинным пальцем, и выражение лица у нее было в тот момент истинно Циткино. — Тебя она не выдала, даже ни разу не упомянула! А себя хотела освободить от всякой лжи, начать жизнь сначала, почему бы и нет!
— И поэтому должна была рассказывать ему всю историю от сотворения мира? — Феликс скрипнул зубами и тормозами. — Ни одной тайны себе не оставляла?
— Такой она была в любви, — вздохнула Лола, отвечая то ли ему, то ли себе. — Тому, кого любила, она открывала все свои тайны, все до одной, Феликс…
Несколько минут мы ехали молча. Феликс поднял плечи чуть не к ушам, будто пытался защититься от слов Лолы. Наконец Лола вздохнула и вернулась к рассказу о Зоаре, и моем отце, и этом странном следствии.
Зоара рассказывала ему о путешествиях, о бриллиантах, похожих на гранатовые зернышки, о странах, названия которых он знал лишь из газет, она рассказывала так, что непонятно было, правда это или вымысел, но моему отцу это было уже не важно, он чувствовал, что она приподнимает его за волосы и тащит через все границы, и что-то в нем с восторгом соглашалось, а что-то иное пригвождало ноги к земле с боязливым упреком…
— Это и впрямь было странное следствие… — Лола старалась перекричать шум мотора. — …Он хотел знать о ней все, абсолютно все! Ее характер, ее загадки…
— Даже Лолу приходил допрашивать для следствия! — сердито выкрикнул Феликс и рванул так, что слова тут же отнесло ветром.
— Не допрашивать! Просто поговорить… У меня на кухне, вечер за вечером… Неделями… Спрашивал, какой она была в детстве… Смотрел фотографии… Школьные тетрадки… Просиживал часами… Не понимал…
Глаза мои слезились от ветра. Я представил отца на кухне у Лолы, может, как раз на том месте, где сидел сегодня я.
— И на суде твой отец пообещал судье, что Зоара не вернется к преступлениям. Приняв это во внимание, ее приговорили к двум годам тюрьмы. Действительно, легкое наказание, учитывая то, что она совершила.
— К двум годам тюрьмы? И они два года не виделись?
— Нет, Нуну. Наоборот. Это ведь была великая любовь! Мы уже почти приехали.
— Куда?
Но Лола прижала палец к губам, и я замолчал.
Мы снизили скорость, и темные полосы, пролетавшие мимо, снова приняли знакомые очертания эвкалиптовых рощ, песчаных насыпей и заборов. Феликс в своей излюбленной манере заметать следы съехал с главной дороги на окольные тропы, «роллс-ройс» поднял пыль, попрыгал по колдобинам, потарахтел между эвкалиптами и остановился.
— Вот здесь, — шепнула Лола. — Два года.
Мы слезли с мотоцикла. Нас чуть покачивало, дорожные токи все еще бурлили в теле. Феликс снова вступил в единоборство со шлемом. Лола обняла меня сзади и прижалась щекой к моей щеке.
— Ты замерз, — заметила она.
— Посмотрите, она уже бабушка, — усмехнулся Феликс.
В лунном свете вырисовывалось уродливое прямоугольное здание — женская тюрьма, окруженная бетонным забором с колючей проволокой. По углам лепились похожие на антенны вышки. Мрачные фигуры охранников прохаживались по крыше. Каждые несколько секунд луч прожектора ощупывал близлежащие поля.
И здесь моя мать провела два года.
Взаперти. Задыхаясь от тоски.
— И вовсе нет, — поправила Лола, — уже через месяц она стала верховодить товарками. Представляла их интересы перед тюремным начальством. Вносила струю живительного воздуха. И кроме того — твой отец приезжал к ней каждый день. Да, ты не ослышался.
Каждый день. Он заканчивал работу, прощался с Габи, молодой секретаршей, и ехал в тюрьму. Парковал на площадке для посетителей свой мотоцикл с коляской (помидорный кустик он уже вырвал, сочтя его атрибутом прошлой легкомысленной жизни), еще пару секунд сидел там, склонив голову, застыв, как скала, потом делал глубокий вздох — как всегда, когда собирался шагнуть навстречу своим горестям, слезал с мотоцикла и направлялся к воротам.
День за днем. Ничто не могло его остановить: ни погода, ни гнев начальства. Как раз в это время — как и следовало ожидать — на него начались нападки: ему отказали в повышении, ограничили в делах. Говорили: «Оставь ее — и путь к карьере будет открыт!» Он продолжал навещать ее. Коллеги возмущались: «Портить себе жизнь из-за преступницы?» Отец слушал и молчал. И каждый вечер садился на мотоцикл и ехал в тюрьму.