― Проходите, ― посторонилась, открыв дверь своим ключом. ― Мам, давай я сразу покажу тебе твою спальню? Ты не приглядишь за Пашей, пока я поговорю… кое с кем? ― снова оглянулась на Давида.
Во время поездки малыш, лепеча, рассказывал мне о том, что видел в окно самолета, что ел во время полета и о ребятах с детской площадки, с которыми дружил. Но сейчас он снова раскапризничался — сказалась долгая дорога, перемена места, стресс, да и просто усталость. Его нужно было поскорее покормить и уложить спать, но я понимала, что мне лучше было сначала поговорить с Давидом.
Мажор пока так и не отдал мне Пашины документы, и уже по этой причине мне не стоило откладывать этот разговор в долгий ящик.
Проводив родных наверх, вытащила из своей сумки пакетик с яблочным пюре, вручила его малышу, и снова спустилась вниз по главной лестнице. В этот момент раздался дверной звонок. Я подавила вздох. Ну, хоть сегодня Третьяков удосужился позвонить, не стал вламываться в дом без приглашения, как в прошлые разы…
Перед тем, как открыть дверь, я на секунду замерла на пороге, зажмурилась, провела рукой по лицу, пытаясь привести мысли и эмоции в порядок.
Ладно… хватит откладывать неизбежное!
Рывком открыв дверь, снова увидела Давида Третьякова.
Мажор опирался одной рукой о косяк, его голова была наклонена, волосы слегка взъерошены, словно он нервно запускал в них пальцы по дороге к моему дому. На его лице почти ничего не отражалось, но в глубине его глаз по-прежнему таилось что-то дикое ‒ я помнила этот взгляд еще со школьных времен. Поза выдавала злость и нетерпение… а так же то, что он, как мог, старался сдерживать себя.
Я тоже надеялась, что смогу сдержаться и не наговорить того, чего не стоило бы. Мне не хотелось снова начинать ругаться с ним. И все равно мне казалось, что будет чудом, если наш разговор не превратится в обмен гневными криками.
― Ладно, проходи, ― пропустила Давида в дом.
Я напомнила себе о нашей последней встрече и ее последствиях ‒ в тот вечер произошло столько всего, что сложно было и перечислить. Его наглость, угрозы, грубость… поцелуи и признания в любви. Моя ложь, желание любой ценой сбежать от него, жестокость… и в итоге, горькие невыносимые сожаления о прошлом. И вывод, который я сделала ‒ нам уже ничего не удастся изменить.
Наверное, поэтому мы так ненавидим друг друга? Поэтому делаем все, чтобы уничтожить другого, не действиями, так словами? Потому что знаем, что никогда не будем вместе ‒ и это делает наши чувства невыносимыми, злость отчаянной, а недоверие непреодолимым.
Какой оборот примет наш разговор? Можно не сомневаться, после всего Давид возненавидит меня еще сильнее, а доверие… О доверии между нами и речи быть не может ‒ после всего, что мы сделали. И даже если он, правда, все еще любит… Невольно, мое сердце тоскливо сжалось.
Мы прошли в большую гостиную и остановились посреди зала ‒ ни один из нас так и не удосужился сесть на диван или в кресло.
Я скрестила руки на груди. Какое-то время мы оба молчали.
― Прости, что соврала про аборт, ― наконец, заговорила. ― Как ты в тот раз выразился? «У меня это просто случайно вырвалось, ты же меня знаешь». Со злости можно и не такого наговорить ‒ тебе это должно быть знакомо. А ты в тот вечер очень сильно разозлил меня, Давид.
Снова призвала себя к спокойствию и произнесла слова, которые необходимо было произнести:
― Да, это правда, Паша твой единокровный брат. Меньше четырех лет назад у нас с Игорем родился сын, и он признал его своим.
Глава 13. Безысходность
После моих слов его лицо еще сильнее побледнело, губы сжались в тонкую полоску.
― Прекрати… лгать, ― медленно выговорил он. ― Прекрати лгать, Ника!
Давид вытащил из внутреннего кармана Пашины документы, расправил свидетельство о рождении.
― Ты считаешь меня идиотом? Я умею считать до девяти. Ты залетела в начале мая, ― щелкнул пальцами по дате на бумаге. ― Или ты уже тогда начала кувыркаться с моим отцом? Если это так, то я… ― замолчав, мажор закрыл глаза на секунду. ― Скажи правду, наконец! Это мой ребенок?
Я сжала в кулаки скрещенные на груди руки.
― Давид… прости, но я забеременела в конце мая. В самом конце. Просто родила немного раньше срока. Ты не имеешь к этому ребенку никакого отношения. Точнее, имеешь, конечно, но не такое, как думаешь. Вы братья по отцу.
Парень провел ладонью по шее и снова запустил пальцы в волосы. Прошелся по гостиной туда-сюда, пнул ногой кушетку-оттоманку.
Таким я его никогда еще не видела. Таким… сдержанно-яростным, но при этом как будто… растерянным?..
Что же для него значила новость о ребенке? Неужели… он действительно хотел, чтобы у нас с ним был общий малыш? Почему-то эта мысль не укладывалась у меня в голове.
Это было не похоже на Давида Третьякова, которого я помнила со школы. Ведь ребенок — это такой уровень ответственности, к которому он, беззаботный мажор, просто не может быть готов. Ребенок от девушки, точнее, женщины, отношения с которой у него не задались еще с незапамятных времен… Я не знала, что и думать.
― Я требую тест ДНК! ― Давид снова посмотрел мне в глаза.
― Твой отец уже сделал тест ДНК, ― сказала чистую правду. ― Он был положительным.
Так все и было. Когда я узнала о беременности и окончательно решила сохранить малыша, то честно сказала Игорю, что не уверена в том, что это его ребенок. Он сделал тест и только тогда признал мальчика своим сыном.
После моих слов парень неожиданно… улыбнулся.
― Вот, значит, как. А ты сказала ему, что до этого почти два месяца трахалась со мной? И даже пару раз без резинки. Прерванный половой акт ‒ ненадежное средство контрацепции, Ларина. Если ты вдруг не знала.
― С какой стати мне было хоть кому-то об этом говорить? ― прищурила глаза.
― А с такой. Тот тест ‒ хрень полная. Y-хромосома передается по мужской линии. Когда папа и предполагаемый папа ребенка настолько близкие родственники, братья-близнецы или отец и сын, нужно делать расширенный тест. Иначе будет ложноположительный.
Я чуть было не ляпнула, «Откуда ты знаешь?», но вовремя прикусила язык. Но мои щеки все равно предательски покраснели.
― У меня в школе с биологией проблем не было, ― парень словно ответил на мои мысли. ― А ты троечницей была. Или даже двоечницей? ― приподнял брови. ― Конечно, могла и не знать. Но что-то мне подсказывает, что ты все прекрасно знала, Ларина! Я уверен. Разве не ты тогда сказала, «Когда мы расставались, я была беременна»?
― Просто оговорилась!
― Оговорка по Фрейду. Я требую тест ДНК! Расширенный тест, с уведомлением клиники о том, что ты трахалась сразу с двоими из одной семьи. Ника Ринальди, так называемая аристократка, супруга сына маркиза… ― его глаза блеснули презрением.
В моей душе поднялась ярость.
― Я не дам тебе сделать тест. У моего сына уже есть отец! Настоящий отец, который помогал мне все эти годы. И этот человек… не ты!
Внезапно Давид сократил расстояние между нами. Сжал мои плечи жесткими пальцами.
― Говоришь так… словно я… бросил его! ― с трудом проговорил он. ― Но ты не сказала о ребенке! Я не знал о нем и, видимо, так и не узнал бы? ― в нем словно прорвало какую-то плотину. ― Я бы не узнал… о нашем ребенке! О моем ребенке! Черт… Бесстыжая… какая же ты бесстыжая!.. ― у него будто бы кончился воздух в легких, он едва смог сказать последние слова.
Во мне тоже не осталось ни капли спокойствия.
― Не тебе меня за что-то осуждать! ― выкрикнула неожиданно для самой себя. ― Ты не знаешь, как… как мне было тяжело! Работать, не видеть сына. А беременность?.. А ты… да какой из тебя отец?! Из такого, как ты?!
― Сука! Дрянь… ― он побелел как простыня, его руки задрожали. ― Не тебе решать! И ты не знаешь… ничего!..
― Я не подпущу тебя к своему сыну!..
Третьяков с резко оттолкнул меня от себя, так, что я врезалась ногами в кресло и, чуть не перевернув, повалилась на него. Он надвинулся на меня, завис надо мной, как стена.