Качаю головой.
— Не совсем так. Мне было сложно, но с годами я научилась более-менее с этим бороться. Я долгое время работала с психологом, но в какой-то момент у меня к нему упал уровень доверия.
— Почему? — спрашивает настороженно.
— Врачебная этика не приветствует связь с пациенткой, но его это не остановило. Настойчивые зазывания на свидания привели к тому, что мне пришлось отказаться от его услуг.
— Он принуждал тебя к чему-то? — голос хриплый, во взгляде злость.
— Что? Нет! — качаю головой. — Ощутимых границ он не переходил, но о дальнейших сессиях речи быть не могло.
— Получается, с проблемой ты не разобралась, — кивает своим мыслям. — Я могу тебе чем-то помочь?
— Чем? — насмешливо хмыкаю.
— Не знаю, — пожимает плечами. — Я ведь катализатор твоих тревог и триггеров.
— И что ты предлагаешь? Высказать тебе весь накопившийся негатив? Переложить ответственность? В вопросе решение принимала я, хотя твоя вина тоже присутствует. Но не ты дьявол в этой истории.
— А кто? — спрашивает серьезно. — Ты? Нет, рыжая, даже не смей считать себя виноватой.
Забирает у меня окурок, тушит. Притягивает к себе, целует в волосы. У меня даже мыслей нет о сопротивлении. Глупое сердце думает, что только Слава может спасти, провести через темный лабиринт страхов и вывести на свет. Если бы все было так просто…
— Я придумаю, Тань. Я обязательно придумаю, как помочь тебе.
Мне бы обидеться, взбрыкнуть и напомнить, что я, вообще-то, не какая-то немощная. Но мне нужна помощь. Не психологическая, хотя и она тоже. Мне нужно тепло, друг рядом, плечо, на которое можно опереться.
Вопрос в другом: можно ли положиться на Волкова? Он изменился, безусловно. Стал взрослым, цельным, дельным. Уверенно идущим вперед.
— Сомневаюсь, что мне можно помочь, — честно говорю я.
— Посмотрим, — он не обещает мне радугу и место на мягком облачке.
В конце концов, он просто-напросто человек. Человек, который когда-то ошибся и теперь точно так же, как и я, разгребает завалы неправильных решений.
— Пять лет живу с вопросом, могла ли я выгрести? У меня не было работы, собственного жилья, своих денег. Но, в конце концов, можно было оказаться более упертой, через суд и признание отцовства стребовать с тебя алименты на содержание ребенка. Но я выбрала иной путь.
— Хватит, — обрывает резко и прижимает сильнее к себе. — К чему ты возвращаешься туда? Разве это решит хоть что-то? Прошлое вместе с нашим ребенком осталось там. Смотри вперед, ведь каждый раз, погружаясь в события давно минувших дней, ты теряешь что-то в своем настоящем.
С трудом сглатываю.
— Я тоже думаю о нем, — неожиданно говорит, и я поднимаю лицо.
Глава Славы красные, на мокром месте.
— Каждый день, едва я открываю глаза — я буду думать о нем. Я никогда его не забуду, но, Тань… у нас, у тебя, у меня, есть будущее.
Волков подхватывает меня на руки и уносит в отдельную комнату. Я не рассматриваю ее, лишь понимаю, что это спальня. Слава укладывает меня на кровать и ложится рядом со мной.
Лежим в одежде. Никакого намека на интим, но у меня все внутри переворачивается от этого момента настоящей близости, неизведанной нами ранее. Слава крепко держит меня в своих руках, а я обнимаю его руки.
— Я тоже люблю его, — говорит едва слышно, и я закрываю глаза.
Слезы скатываются по щекам, а руки прижимают теснее. Засыпаем в обнимку, как старые супруги.
Глава 21. Слезы еле держу
Таня
Трясусь в автобусе два часа. Решение уехать за город к маме и бабушке кажется правильным. Я давно обещаю им приехать, откладывать поездку становится уже неприличным. Мама расстроится и просто вынесет мне мозг. Или приедет в город и останется в квартире, что еще хуже!
С годами нам с ней сложнее стало уживаться друг с другом. На даче еще терпимо, там хотя бы бабушка, а вот в городе будет самая настоящая пытка. Знаю, что нельзя так говорить. Все-таки она мама — но, черт возьми! Порой она бывает совершенно, просто совершенно невыносима.
От автовокзала иду пешком. Далековато до дома, в котором живут мама с бабушкой, но такси в маленьком поселке — настоящая роскошь, да и ждать его будешь дольше.
Еще даже не зайдя во двор, слышу звуки ругани. Вздыхаю. Добро пожаловать домой. Опускаю голову и толкаю калитку, без труда нахожу двух скандалисток.
— Привет, — вяло улыбаюсь и машу рукой маме с бабушкой, которые замирают с инструментами в руках.
— Нюшенька! — бабушка отставляет тяпку, смахивает с лица белесую прядь и подходит ко мне.
Несмотря на преклонный возраст, она хорошо сохранилась. Прижимает меня к себе и шепчет:
— Здравствуй, внученька, — в голосе нежность. — Совсем исхудала!
Окидывает мою фигуру недовольным взглядом и цыкает.
— Ну ничего, откормим. Были б кости, а мясо нарастет.
Улыбаюсь бабуле. Она у меня мировая женщина. У нее по-настоящему большое сердце. Когда я была маленькой, не могла понять, почему бабушка меня любит больше, чем мама. Разве так должно быть? В этом вопросе я так до сих пор и не разобралась.
— Привет, мам, — здороваюсь неуверенно.
Мама продолжает работать тяпкой, не глядя на нас.
— Привет, Тань, — отмахивается от меня.
Сглатываю и подхожу к ней. Неловко обнимаю за плечи и целую в холодную щеку. Она не обнимает меня в ответ, извиняющеся разводит руками, мол, грязная. Киваю — да-да, понимаю все.
Хотя я ни черта не понимаю. Хочется кричать о том, как мне не хватает ее тепла. Самую малость, немножечко тепла. Хотя бы разок. Простых объятий будет достаточно. Я много не заберу. Правда.
— Что ты там приволокла? — снова недовольна мной.
Она отворачивается, продолжая работать. Горло у меня перехватывает. Прокашливаюсь.
— Так, по мелочи: сыр, колбаса, соки.
— У бабушки диабет, нельзя ей соки, — поджимает губы, не глядя на меня.
— Они свежевыжатые, без сахара.
— Ясно. Хорошо, что приехала. Тут работы непочатый край. Завтра с утра начнем сажать перец. У бабушки рассада в этом году замечательная вышла, — говорит гордо.
Я такого гордого тона в свой адрес и не слышала никогда.
— Хорошо, — выдавливаю из себя.
Губы позорно трясутся, а руки дрожат. Тянутся к матери. Одергиваю себя. Как раз в это время из дома зовет бабушка, и я ухожу к ней.
— Садись-садись, — хлопочет вокруг меня.
Наливает суп, выкладывает домашние булочки.
— Ты кушай, мы с твоей матерью уже обедали. Хочешь настоечки? Она на ягодках, сладенькая. С прошлого года у меня осталась, — заговорщически.
— Давай, — улыбаюсь и кидаю взгляд в окно.
Мама продолжает работать тяпкой. Видимо, решила, что это важнее, чем мой приезд. А у меня колет, режет, жжет в груди. Болючая, зараза. Не вытравить ее, не вырезать, не убить.
Бабуля с громким «чпок» вытаскивает пробку и наливает мне полную рюмку.
— Давай-давай, остынет, — и подмигивает.
Быстро моргаю, сгоняя непрошеные слезы, и выпиваю. Разом опрокидываю в себя рюмку и выдыхаю.
— Хороша? — глаза загораются.
— Еще как! — внутри начинает согревать, и я даже улыбаюсь. Ну хоть что-то.
Пока я поедаю свой поздний обед, бабуля постоянно щебечет. Рассказывает о всех последних новостях, о политике, соседях и подругах. Слушаю ее голос и постепенно расслабляюсь, растягивая губы в улыбке. Вот теперь я дома. Хорошо-то как.
Бабушка окутывает теплом, как одеялом, грея мою задубевшую душу. Про меня не спрашивает: как-то не принято у нас, да и бабушка знает, что, когда я захочу, сама все расскажу.
Мама закончила на огороде, но так и не зашла в дом.
— Она к соседке, наверное, пошла. Та обещала поделиться семенами, — беспечно отмахивается бабуля, и я киваю.
Да-да, конечно. За семенами, ведь это очень важно. Семена — это хорошо.
— Ладно, иди отдыхать, бабуль! — выпроваживаю ту с кухни. — Я тут сама приберусь.