И чудится мне, будто на улице птицы петь перестают, да и темнее становится, хотя солнце в зените. Будто замедляется все, и я вместе с этим миром.
Сердце так отчаянно бьется, что, кажется, этот гул слышит даже хозяйка дома. Горло схватывает спазмом. Это все от лукавого! Дура Светка, настращала меня. И я повторяю, как мантру: все порядке, мне не сделают больно.
Женщина сокращает расстояние между нами в два бесшумных шага и протягивает глиняную чашку, а я, завороженная, принимаю ледяными руками горячую посудину.
— Пей, — взгляд ее прожигает.
И я пью, не задавая вопросов. Жадными глотками, потому что от всей этой атмосферы горло сухое, будто за всю жизнь ни разу не знало воды. Вкус странный, с преобладанием горечи, совсем мало сладости. Жидкость попадает в тело, и сразу же разливается тепло внизу живота, даже спазмом сводит.
Сглатываю, со страхом глядя на Кузьминичну:
— Что вы мне дали?
— Отвар. Чтобы ночью не замерзла.
Что это я вижу?! Улыбку? Она реально улыбается. Совсем чуть-чуть, лишь уголками губ, но это улыбка. Надо валить.
— Спасибо, — встаю.
— Не спеши.
Берет со стола кувшин, в котором стоит красивый букет из полевых трав. Свежий, видно, что сорван совсем недавно. Кузьминична разбирает его на столе, задумчиво перекладывает веточки из стопки в стопку и приговаривает, не глядя на меня:
— Ромашка — чистота и верность. Василек — красота. Мальва — любовь. Тысячелистник — свобода.
Перевязывает пучок красной лентой, а мне вновь чудится шепот. Кузьминична протягивает мне букет.
— Вплетешь сегодня в венок.
— С-спасибо, — сглатываю.
Откуда она узнала про то, что мы с девочками собрались сегодня отправиться к пруду на празднование? Ворожея!
Ой, дурында! Наверняка она услышала, как я со Светкой говорила. Надумала, накрутила уже с три короба. Домой! Домо-о-ой! Сейчас же.
— До свидания.
Разворачиваюсь, чтобы сбежать из этого места. В дверях торможу, будто натыкаюсь на невидимую стену.
— Я буду ждать тебя, — мне в спину.
Меня? Куда? Зачем?
Оборачиваться ссыкотно, будто я не взрослая девка, а десятилетка, которая реально верит в чудищ! Именно поэтому я трусливо сбегаю, не в силах поборать страх.
А через пару часов мама принимается меня отчитывать:
— Вроде девка взрослая, а веришь в какую-то дребедень!
— Мам, да мы просто с девчонками повеселимся.
— Лучше б назад в город поехала да мужа нормального нашла, чем с деревенскими девками дурью маяться! — мама так демонстративно фыркает, что я, не сдерживаясь, закатываю глаза.
Нет, вот обязательно мне настроение портить? Господи, да мы просто костер с девчонками пожжем на берегу, сосиски пожарим да по стаканчику вина выпьем. Преступление — жесть.
— Ой! — бабуля упирает руки в боки. — Давно ль ты забыла, что сама девка деревенская?
Бабулю лучше не злить, да. Она вообще мировая, но раз в год, как говорится, и палка стреляет. Да так, что спасайся кто может.
— Я мужа никогда не искала по прудам да по речкам — и не собираюсь! — гордо.
— А вот лучше бы сходила хоть раз, сухоцвет свой в реку закинула! — мама ахает, а я зажимаю рот ладонью. — Может, кто путный бы нашелся и на старую деву!
— Мама!
— И не надо мне тут мамкать! Пилит, пилит, пилит! Господи, да когда ж у тебя силы-то пилить закончатся и ты своей жизнью займешься?!
— Вот не надо сейчас про мою личную жизнь! — срывается и уходит.
Тут же возвращается, ставит руки в боки и окидывает меня недовольно взглядом:
— Хочешь искать приключения на собственную задницу — валяй! Только знай: ни одной приличной девушки там сегодня не будет! Все шалашовки подзаборные, и ты такой же будешь, если пойдешь!
Открываю рот, не в силах как-то ответить на это. Обидой жгучей накрывает, что завыть в голос охота.
— Уж лучше шалашовка, которая любовь и ласку мужскую знает, чем как ты — каменный алтарь для поклонения! — бабулю тоже срывает.
Встает, повторяет позу мамы: руки в боки, глаза прищурены. А посреди всего этого я — в белом сарафане-ночнушке с букетиком Кузьминичны. И как их одних оставить? Поубивают друг друга ведь.
Вообще бабуля моя в сторону мамы при мне никогда выпадов таких не делала, сейчас то ли накипело, то ли меня стесняться перестали.
— Да ну вас! — мама, махнув рукой, уходит.
С грохотом закрывается дверь в ее спальню.
— И не хлопай мне тут дверьми! — летит вдогонку от бабули.
Хватаю ртом воздух, только сейчас понимая, что все это время реально не дышала. Бабушка рвано вздыхает и смотрит на меня с теплотой:
— Ты иди, Нюшенька. Повеселись там. А мать свою не слушай — она собственными руками свою жизнь запустила, а теперь виноватых ищет. Глупости все, что она говорит. Иди и не спеши обратно домой.
Буквально выталкивает меня из дома, поэтому мне ничего не остается, как отправиться к пруду. Тут уже собрались девчонки, начали разводить костер.
— Танюшка, привет! — машет рукой Света.
— Привет, девчонки.
Собралось нас прилично, человек двадцать. Все девчонки, отдавая дань традициям, нарядились в белые сарафаны. Кто-то фотографируется на помосте, кто-то нарезает фрукты, разливает вино. Одна играет на гитаре, несколько девчонок подпевают под музыку.
— Тань, иди на Купальное дерево повесь, — одна из девушек протягивает мне атласную ленту.
Оборачиваюсь, глядя на березу, ветви которой спускаются к воде. Она уже увешана лентами — тоже часть традиции. Подхожу и завязываю ткань на нижнюю ветку. Небольшой ветерок красиво развевает эти разноцветные ленты. Возвращаюсь и сажусь к костру.
— Девки, а ну всем быстро косы заплести! — командует Света.
— А если у меня каре? — надувает губы Ира.
— Ой, я тебе сейчас несколько кос заплету! — оживляется Марина.
— Нафига мне много кос? Я что, типа афро?! Алло, у нас славянский праздник.
— Ну хочешь, одну заплету? Чтоб она торчком, как пальма, была?
Все смеются, а Ира фыркает.
— Вообще-то, коса это символ невинности! — библиотекарша Маша поправляя очки, делая замечание. — Если так подумать, то пусть косы плетут только невинные барышни.
— То есть одна ты? — Светка не может избежать подкола.
Девчонки снова начинают смеяться, и я не могу удержаться от улыбки. Маша покрывается красными пятнами и отмахивается. Под дружный смех все-таки плетем эти косы, а после принимаемся за венки.
— О, Танюх, ты где такие красивые цветы взяла? — спрашивает Ира.
— Это мне Кузьминична дала, — говорю как ни в чем не бывало.
Игра на гитаре прерывается, девчонки замолкают и смотрят на меня ошарашенно.
— Ты нафига к ней пошла?— ахает Ира.
— Вот-вот, — поджимает губы Светка.
— Я просто помогла донести пакет с продуктами, и все. Она в знак благодарности дала мне букет. Никакого колдовства, перестаньте, девчонки.
Но куда там. Так и проходит время — под сплетни, девичий щебет и смех. Небосвод усыпан миллионами звезд. Солнце уже давно село, вместо него в небе взошла полная луна, освещающая водную гладь пруда. Он небольшой у нас, до противоположного берега влегкую доплыть можно, но все равно красиво. На улице жара, так и хочется окунуться, смыть с себя сегодняшний странный день.
Девчонки заводят песню, я подпеваю в местах, где знаю слова.
— Пошли венки пускать! — заговорщически произносит Света.
Кто-то выходит на помост, решая не мочить одежду, но большая часть заходит с берега. Вода чудесная — не холодная и не теплая, то что надо. Выпускаю венок, отталкивая его подальше, и ложусь на спину, рассматривая звездное небо. Фоном слышен тихий смех, кто-то напевает, кто-то дурачится в воде — брызгается.
А я закрываю глаза и улыбаюсь. И мне так хорошо-хорошо, что аж сердце щемить начинает. Как мало нужно человеку для счастья. Хотя нет. Кое-чего мне не хватает. Точнее, кое-кого. Я безумно скучаю по Славе. И хоть мы разговаривали и переписывались каждый день, этого катастрофически мало.