— Матвей… твоя мать просто не знала, что его нет… — я боялась произнести то, что потеряла ребёнка. В голове я несколько раз проворачивала эту фразу, а на слух не могла воспринимать.
— Ты глупости говоришь, Уль… она же не могла врать сестре? — Матвей отошёл от меня, его руки скользнули по моей спине и оставили в одиночестве.
— Она не врала, — я натянула подол платья на колени и сползла с барной стойки. Сразу стала ниже Матвея и посмотрела ему в глаза.
— Тогда… Ульян… — Матвей туго сглотнул и его кадык дёрнулся. — Ульян… ты же не хочешь сказать…
Ну же, скажи, что ты изначально подумал обо мне. Скажи.
Но Матвей молчал, только сжимал губы.
Время замерло в серебре, застыло, наверно, в амальгаме. Я не слышала бега часов или хоть какого-то другого его проявления. Матвей тоже.
В его глазах растекалось непонятное: граница отчаяния и растерянности. Словно вести о ребёнке надломили его стальной характер, притупили острые углы темперамента.
— Уль… — тихо позвал Матвей. — Ты избавилась от нашего ребёнка?
Слёзы потекли по щекам. Я не думала, что на обычную фразу у меня будет такая реакция. Настолько острая, словно внутри все саднило от порезов.
Я молчала. Не знала, как объяснить, и поэтому Матвей продолжил предполагать, а точнее, обвинять.
— Уль, ты правда это сделала? — он не прикасался ко мне, как будто я резко стала прокаженной. Как будто в один момент вся моя желанность для мужа растворилась.
Я мотала головой.
Как ему объяснить, что у меня никогда не поднялась рука такое совершить. Как рассказать, что для меня это было большим ударом, что в ту проклятую ночь мой мир остановился и разлетелся осколками кривого зеркала. Как?
— Как ты могла, Ульян? — Матвей отшатнулся от меня. Сделал шаг назад, налетел на все то же кресло, куда сбросил пиджак. Оступился.
И меня прорвало.
— Что я могла, Матвей? — холодно произнесла я. — Уйти от тебя после того, как ты ноги об меня вытер?
Сердце громыхало, и из-за этого собственные слова я слышала как через вату.
— Или, может, могла набраться смелости и не быть приживалкой у тебя, зная, что имеешь ты других баб?
Я сделала шаг к Матвею. Просто чтобы понять, что это все реальность, что я впервые за два года высказывала все ему в лицо.
— Или, может быть, могла потерять ребёнка? А? — указательным пальцем я ткнула в грудь Матвею и зачем-то продолжила: — Потерять единственное светлое, что было в моей жизни? То, что позволяло мне не свихнуться от боли, оттого что ты меня предал? А знаешь, как это было?
Матвей поднял на меня взгляд, полный боли, словно я била, не зная границ, подло, жестоко. Но меня так несло. Я так хотела выплеснуть все на мужа, что даже зажми он мне рот, я бы продолжила говорить, кусая его за ладонь.
— Это было примерно так… на том сроке, когда я поняла, что что-то не так… Когда я почувствовала, что малыш не шевелился, хотя мне говорили, что на таких неделях ничего ещё не чувствуют, но я чувствовала. Называй это предчувствием, материнскими инстинктом… но я чувствовала. Так вот… мне не делили вакуумный аборт. Возможно было только малое кесарево сечение…
Я остановилась в шаге от Матвея и нервно, дёргано потянула подол платья наверх, наплевав на все. Просто чтобы показать, чтобы муж понял, что все, что я говорила, было по-настоящему.
Я задрала платье до пояса. Матвей долго и не шевелясь смотрел, на розоватый шрам ниже пупка.
— Так вот… его делали. С эпидуральной анестезией… Я была в сознании. Я все слышала. Я ощущала, как лишилась самого ценного в своей жизни… И знаешь, эта гребанная ширма, которую ставят, чтобы не был виден ход операции… Она бесполезна.
Я уже не говорила. Я захлёбывалась слезами, которые не видела смысла скрывать. Мне было плевать, как я выглядела. Мне было важно объяснить Матвею, к чему привело его предательство. Из-за кого я потеряла своего ребёнка.
— Она бесполезна, потому что я молилась. И в молитве просила о врачебной ошибке. Такого не бывает, знаю. Но мне, той, которая теряла своего малыша, этого было не объяснить. Не понять, что так случается по разным причинам, таким, как отслойка плаценты или генетические отклонения.
Матвей схватил меня за плечи и всмотрелся в мое обезображенное злостью и болью лицо. Он хотел что-то сказать, но не мог.
— И я проклинаю тот день, когда поняла, что изменник. Я тебя проклинаю… — последнее я произнесла по слогам, чтобы Матвей понял, насколько я ненавидела его за ребёнка.
— Я не знал… — тихо сказал муж и постарался меня притянуть к себе. Я дёрнулась. Выпустила из пальцев подол платья и оттолкнула мужа.