— Выходи, — коротко бросает, открывая дверь.
— Пока не объяснишь, что происходит, никуда не пойду, — сложила руки на груди.
— Пойдёшь, — рычит он, и выволакивает меня, больно тянет за руку. Потом тащит в направлению дома. Тапочки на мои ногах еле не слетают, и снег попадает под подошву. Я верещу, но он не обращает на это внимание, и тянет, неумолимо, ведёт за собой. Словно одержимый.
Над широким крыльцом загорается свет, высвечивая большие керамические кадки с пушистым хвойником, который стоит рядочком возле перил. Я иду за Стефом на вытянутой руке, и не знаю, что и думать. Ничего логичного и осмысленного на ум не приходит.
Он открывает дверь, и рывком, толкает меня. И я первой пролетаю, вперёд, оказываюсь в тёмном холле. Стёпа закрывает дверь, и включает свет. Я настороженно оглядываюсь. Рядом витая лестница, убегающая наверх. С другой стороны, темнеет проход. Под ногами тёмная плитка.
— И что это? — возвращаю взгляд на Стефа.
— Это наш дом, — отвечает он, и, отталкиваясь от двери, проходит мимо. В соседней комнате загорается свет, и я заглядываю туда. Это гостиная большая, просто огромная. Здесь нет практически мебели, только угловой диван, повернутый к камину. Окна занавешены тёмными портьерами. Стены выкрашены в бежевые цвета. Просторно, хоть бал устраивай. Я медленно бреду, озираясь по сторонам. Вижу ещё один выход. Захожу уже сама, а за мной он, тут же загорается свет. Это кабинет. Тоже пустующий не обжитый. Одинокий стол у окна, с задвинутым стулом. Пустые полки, высоких стеллажей. Здесь стены темные шоколадные, тёплые, легко представить, как здесь будет уютно, если наполнить пространство жизнью.
Потом молча, выхожу и иду дальше, опять в холл. Там другой проход. Длинный коридор, заканчивается столовой, такой же просторной, как гостиная. Здесь же рядом кухня. Современная красивая, со встроенной техникой. Я опираюсь на сверкающую столешницу, пытаясь осмыслить увиденное.
— Ты сказал, что это наш дом? — наконец подаю голос, даже не оборачиваюсь, знаю, что он рядом.
— Да, я его построил для нас, — отвечает Стеф, и голос его звучит как-то безжизненно, — подарок на свадьбу. Тебе.
Я разворачиваюсь.
— Зачем сейчас привёз сюда? — упираю в него тяжёлый взгляд.
— Хотел чтобы ты поняла, что никакие твои слова не отменят, того что ты сделала, — он подходит ближе, — вот этого больше нет, — склоняется, и я чувствую себя не уютно, впервые в жизни боюсь его, — нашего дома, нашей семьи, нашей с тобой жизни, нет больше! Что мне твои слова, твои сожаления! Ты мне жизнь разрушила! Разбила на куски! — он уже рычит, вдавливая меня в столешницу, но я упрямо не отвожу взгляда, от его пылающего взора.
Провожу ладошкой по впалой, колючей щеке, разглаживаю морщины, пытаюсь усмирить его гнев.
— Мне так жаль! — тихо говорю ему. — Каждый день я сожалею, что потеряла тебя! Каждый день я маюсь от стыда за ту боль, что причинила тебе!
Он сглатывает, и прикрывает глаза, словно разъяренный лев, пытающийся не сожрать глупую антилопу, что осмелилась, положит свою голову ему в пасть.
— Прости меня, — шепчу дрогнувшим голосом, и чувствую, как шипит глаза, и по щекам струится влага, — прости, Стеф! Твоя боль не выносима для меня!
Он снова открывает глаза, и я отшатываюсь. Они горят такой ненавистью, и злобой.
— Как ты могла, Роза, — глухо вырывается у него, и он сжимает мои предплечья, — зачем так жестоко?
— Потому что ты обидел меня, и я не совладала с этой обидой. Хотелось сделать тебе больно, пронзить твоё сердце глубже.
— У тебя вышло, — грустно усмехается он, — твои шипы до сих пор там, и сердце моё до сих пор кровоточит!
— Я знаю это! Я вижу, как тебе тяжело, поэтому просто прости меня! Без всяких объяснений. Прости! И отпусти! Сегодня! Сейчас! — я снова глажу его, ласкаю любимое лицо, наклоняюсь и целую. Легко веду дорожку поцелуев вверх, и прикасаюсь к закрытым векам, глажу короткие волосы. Спускаюсь к губам, захватываю их, втягиваю, любимый вкус, аромат. Робко толкаюсь языком в сомкнутые губы, и он позволяет мне протиснуться внутрь, впускает, и сам уже берёт инициативу, завладевает моим ртом, жадно вбирая мои губы. Сжимает в объятиях, словно всю силу обиды своей хочет показать.
— Возьми меня, так как ты хочешь, — дрожу в его руках, — в последний раз! А потом отпусти, и забудь!
И Стеф подхватывает меня на руки, безмолвно соглашаясь на все условия. Несёт куда-то, не разбираю. Просто прижимаюсь к широкой груди, в последний раз.
Отпускает. Мы оказываемся в темноте.
— Где мы? — спрашиваю я, не разжимая рук.
— Наша спальня, — грустно шелестит его голос. Здесь темно непроглядно, и только наши шорохи, и прикосновения, разгоняют этот мрак. Так даже лучше. Мне не нужно смотреть на него, я и так знаю, что увижу. Память и воображение разрушают тьму. Впускают свет. И я подаюсь вперед, и снова целую его, чтобы унять, хотя бы на время эту грусть. Он тянет, с меня одежду, поспешно, рвано покрывая поцелуями лицо. В последний раз. Толкает, и я, доверяя ему, падаю назад, и оказываюсь на мягком ложе. На нашем ложе, но так и не ставшим таковым.