— Ну что тут сделаешь, если ваш сын, такой непримиримый и принципиальный, упёртый баран!
— Замечательно, — послышалось сзади, и резко обернулась. Сзади стоял Стеф, подпирая косяк плечом. Когда только зашёл? Я ничего не слышала. — Ты меня для этого вызвала, чтобы я слушал про себя гадости! — обратился он к матери.
— Ксения Антоновна, — обвиняюще я посмотрела на неё.
— Послушает дети мои! — повысила вдруг голос женщина, — поговорите уже, пожалуйста!
— Нам не о чем говорить! — в один голос заявили мы.
— Вот хотя бы об этом поговорите, а я пока, прослежу за ужином, и маму проведаю.
И она вышла, задержавшись у сына.
— Я прошу тебя Степан, — тихо пробормотала она.
Он так и остался стоять с каменным лицом.
— И что ты здесь делаешь? — спрашивает он, проходя, в гостиную.
— Приезжала к твоей бабушке, но теперь понимаю, что всё это было подстроено, и поэтому я ухожу, — я встала с дивана.
Из столовой тянулся смачный мясной запах, и мой желудок стал бунтовать.
— И что на ужин не останешься? — интересуется он, обходя меня по кругу, и как-то подозрительно рассматривая.
— Смысл? — пожимаю плечами.
— Мама расстроится, — хмыкает он.
— Ну, найди способ утешить родительницу, — тошнота нарастает, я морщусь.
Стеф ещё более подозрительно меня осматривает. А мне совсем не хорошо, на лбу выступает испарина.
— Роза, с тобой всё в порядке? — уже беспокоится он, и подходит ближе.
— Не подходи ко мне, — сдавленно шиплю я, и оборачиваюсь в поисках туалета.
— Да подожди ты, — несётся за мной когда, я, шатаясь, иду по коридору, а этот запах только нарастает.
Я еле успеваю забежать в туалет, и склониться над унитазом, меня тут же выворачивает. Желудок скручивается спиралью, больно. Но постепенно приходит облегчение, и я приваливаюсь к стене, только сейчас замечаю безмолвного свидетеля.
— Ты нездорова? — Стёпа так цепко исследует меня глазами, словно пытается просканировать.
— Принеси водички, — тихо сиплю я, чувствую что последние силы меня оставляют, но всё же преодолеваю себя, и поднимаюсь. В голове шумит, а я пытаюсь идти.
— Блин, ты не мог потерпеть, пока мы ретируемся, зачем же здесь? — опять разговариваю с ребёнком. Хотя прекрасно понимаю, что он не причём, это реакция моего организма. Он точно не причем. Мой маленький! Может ему тоже плохо?
Я так углубляюсь в эти мысли, да ещё и живот стою, поглаживаю, что не замечаю, как возвращается Стеф.
— Тебе лучше? — вырывает из задумчивости его низкий голос.
Я вздрагиваю, и одергиваю руки. Хмурюсь. Он протягивает мне стакан воды.
— Спасибо, — я забираю его, и выпиваю весь до дна.
— Роза, — снова режет тишину своим хриплым голосом, Стеф, — что происходит?
— Боже, Стеф, — злюсь я, и втискиваю стакан в его руки, — ничего не происходит! Не переживай так! Я не пытаюсь вернуть тебя! Можешь быть спокоен!
Он немного охренел, от моего всплеска, особенно так несвойственного мне. Но он меня сейчас дико бесил. Раздражал. Вот просто ненавидела его. Стоит весь такой напряженный, словно олень в лесу, чутко реагирующий на малейшее движение кустов.
— Что за бред, Роза…
— Отвали, — отмахиваюсь, — больше я за тобой бегать не буду! Если мы тебе нужны, сам побегай!
— Кто мы, Роза? — хмурится он.
— Никто, — поспешно вставляю я, и обхожу его бегу к выходу.
— Блядь, Роза, ты что беременна? — догадывается он, догоняя в прихожей.
— Нет, — вру, а что делать. Остервенело, натягиваю шапку, потом пальто, ищу глазами сапоги.
— Подожди, я отвезу тебя, — Стеф тянется к ключам, лежащим на тумбочке.
— Не надо! — и я, обувшись, и сжимая крепче сумку, вылетаю во двор, мчусь к воротам, но он меня перехватывает, и жестко прихватывает за локоток, встряхивает и заставляет посмотреть на себя. Шапка падает с моей головы, и волосы трепещут на ветру. Я запрокидываю голову, и обиженно смотрю на него. А он разглядывает каждую частицу, моего лица, пытаясь выявить, рассмотреть что-то, что даст ему ответ на высказанный вопрос.
— Я чего-то не знаю? — спрашивает он.
— Ты многого не знаешь, — не сдаюсь я и держу оборону. — Ты не знаешь, что я никогда не изменяла тебе, не знаешь, как сильно били твои обидные слова, не знаешь, как я умирала, когда ты бросил меня, не знаешь, как пыталась жить без тебя. Всё это время терзалась виной, а ты был настолько поглощён собой, что даже не мог подарить мне прощение! Ничего ты не знаешь! — тараторила я. — Не знаешь, как оживала в твоих руках, не смотря, что эти руки давили, сжимали и душили. Как верила тебе снова, надеялась на твоё прощение, а ты в очередной раз ушёл! — в конце я уже кричала, не властная управлять взбесившимися гормонами. И слёзы струились по щекам, заливая всё лицо, холодея на морозе. — Ты даже и не пытался узнать, а только брал, брал, по кусочку от меня отламывал, разрушал, своей ненавистью!