Матильда Адамовна затягивается и выдыхает мне в лицо сигаретный дым.
— Ох, Инга… добегаешься, девочка.
— Это было взаимовыгодное и краткосрочное сотрудничество, бабуль.
— Неужто простила его? — спрашивает с сомнением.
— А он не просил прощения, бабуль. Как можно простить того, кто не раскаивается?
— Но деньги же он на сына дал? — продавливает.
— На сына. Да не совсем на сына, — говорю чуть тише: — Наверняка он даже не задумывался о том, оставила я ребенка или нет.
— В рожу бы ему плюнуть, — фыркает бабушка. — Это ж надо… почти тринадцать лет пацан без отца растет… А все из-за чего? Из-за того, что кто-то что-то сказал?
Что тут ответить? Вздыхаю.
— Ну бог с ним, допустим, поверил, молодой был, кровь горячая, все понимаю. Но потом-то мозг включиться должен?
— Мне кажется, он просто вычеркнул меня из своей жизни, и все.
— Но узнать-то можно было? У друзей? Друзей друзей? Из соцсетей, в конце концов? Твой папка слишком большая шишка, чтобы было невозможно разузнать про его дочь.
Распахивается дверь на балкон:
— Ма? Я гитару возьму? — у Сашки горят глаза.
Он такой у меня талантливый мальчик.
— Бери, сынок.
А я возьму себе чего-нибудь покрепче.
Глава 17
Никита
Инга сидит на кровати, подтянув к груди ноги. Смотрит на меня блестящим влюбленным взглядом. И я могу просить только об одном — чтобы это не заканчивалось никогда.
На ней моя растянутая футболка, на лице ни грамма косметики. Привалившись к обшарпанной стене общежития, Инга выглядит чужеродно. Будто все это слишком просто для нее. Но потертые, видавшие виды обои, старая скрипучая кровать и чай с «Мишкой на севере» совершенно ее не отпугивают, даже наоборот.
Расслабленная, она следит за тем, как я перебираю пальцами гитарные струны. Хочется сделать ей приятное, удивить, порадовать. Денег на что-то романтичное нет, поэтому я пользуюсь старым проверенным методом — охмуряю свою девчонку музыкой:
— Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,
Тих и печален ручей у янтарной сосны,
Пеплом несмелым подернулись угли костра,
Вот и окончилось все — расставаться пора.
Милая моя, солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?*
Неожиданно Инга кладет свою руку поверх моей, останавливая песню.
— Не понравилась? — спрашиваю ее.
— Понравилась, — улыбается виновато. — Только грустная очень. О любви и расставании. Как можно расстаться с тем, кого любишь?
— Я не знаю, милая, — поднимаю руку и глажу ее по щеке.
— У нас же так не будет? — спрашивает с надеждой.
— Конечно не будет! — уверенно отвечаю я.
— Папуль, а когда мы пойдем к соседям?
Женька прыгает рядом со мной в нетерпении.
Черт, я и забыл, что в мою квартиру сегодня заехали новые люди. Надо бы познакомиться с ними, чтобы иметь хоть малейшее представление о том, кто будет жить рядом. Пусть и недолгое время.
Риелтор сказала, что это семья со взрослым сыном. Неплохо было бы позвонить и предупредить о своем визите, но договор найма с номером телефона квартирантов остался на работе, а тревожить риелтора в вечерний час не хочется.
— Ладно, пойдем заглянем на минутку и вернемся.
Беру Жеку за руку и выходим на лестничную площадку.
Подходим вместе к двери, и я слышу, как из квартиры доносится гитарный перебор очень мелодичной советской песни Визбора. Замираю с занесенной вверх рукой. Женька тоже смотрит на меня удивленно. Это как удар под дых, как ушат холодной воды на голову. Каруселью несутся старые воспоминания, которые смешиваются с новыми. И вот я уже не понимаю, что из этого всего правда, а что выдумка.
За дверью начинают тихо напевать:
— Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены. Тих и печален ручей у янтарной сосны…
Сложно разобрать, кто поет, но понятно, что делает это, преодолевая стеснение и очень ранимо. Я когда-то точно так же пел Разиной. Чувствую, будто влезаю на чужую территорию, краду то, что мне недоступно.
Заношу руку и коротко нажимаю кнопку дверного звонка.
Игра обрывается, следом открывается дверь.
Передо мной предстает пацан. Лет… сколько ему? Десять? Чуть больше? Мне кажется, я был таким же — в вечно растрепанной одежде, с вихрем нестриженных волос.
— Э-э-э? — тянет он.
Протягиваю руку и по-мужски здороваюсь: